Осторожно, триггеры (сборник) - стр. 49
Он пренебрежительно мотнул головой.
Колум таращился на меня, так сильно сжав губы, что они побелели. Наплевав на него, я снова пристал к перевозчику.
– Пещера, полная золота… Дар не то от норвежских северян, не то от южан, не то от тех, кто, говорят, был задолго до любого из нас – кто бежал на запад, когда люди пришли в эти земли…
– Да слыхал я о ней, – отозвался тот. – И об ее проклятии тоже. Вот пусть оно за ней и приглядывает.
Он сплюнул в море.
– Ты – человек честный, гном, я по лицу твоему вижу. Не ищи этой пещеры. Никакого добра из этой затеи не выйдет, помяни мое слово.
– Уверен, ты прав, – отвечал я без тени лукавства.
– Уж точно я прав, – подхватил он. – Не каждый день доведется везти головореза и гнома на Мглистый остров. В этих краях, – добавил он, помолчав, – считается к несчастью говорить о тех, кто ушел на запад.
До цели мы доплыли в безмолвии. По пути море успело на что-то обозлиться и принялось шлепать волнами о борт лодки, так что мне пришлось держаться обеими руками – вдруг, чего доброго, смоет!
Полжизни прошло, пока мы, наконец, пристали к длинной косе из черного камня и двинулись по ней к берегу. Волны ярились и грохотали вокруг, соленые брызги целовали в лицо. На пристани какой-то горбун торговал овсяным печеньем и сливами, высушенными до состояния гальки. Я дал ему пенни и набил карман колета сомнительным лакомством.
Так мы вступили на Мглистый остров.
Я уже стар… по крайней мере, не юн, и все, что я вижу, напоминает о том, что я уже видел, так что я ничего больше не вижу впервые. Красотка с волосами цвета огня приводит на память еще добрую сотню таких же девиц и их матерей – и какие они были, когда вырастали, и какими стали, когда умерли. В этом проклятие возраста: все – лишь отражение чего-то другого.
Так-то оно так, но то, что произошло на Мглистом острове, который мудрые зовут еще и Крылатым, было похоже только на самое себя и ни о чем ином не напоминало.
Путь от прибрежной косы и до черных гор занимает один день.
Колум Макиннес поглядел на меня, ростом в половину его, а то и меньше, и припустил вперед такой размашистой рысью, словно хотел посмотреть, скоро ли я сдохну, поспешая за ним. Голенастые ноги так и несли его по сырой земле, сплошь убранной папоротниками и вереском.
Над головой плавно неслись низкие облака, серые, белые и черные – то прячась друг за дружкой, то снова показываясь.
Я дал ему вырваться сильно вперед, дал затеряться в дожде, пока его совсем не поглотило сырое серое марево. Тогда и только тогда я побежал.
Это моя тайна, одна из них, неведомых никому, кроме Мораг, моей жены, и Джонни с Джеймсом – моих сыновей, и дочери, Флоры (да упокоят Тени ее горемычную душу): я могу бегать и бегаю хорошо, и, если надо, бегу быстрее, дольше и тверже на ногу, чем любой человек нормального роста. Вот так я тогда и побежал, сквозь дождь и туман, держась возвышенностей и лезущих из земли костей черного камня, но все же пониже горизонта, чтоб не бросаться в глаза.