Осторожно, триггеры (сборник) - стр. 41
Но какая разница? Море забрало его.
Мой мальчик сбежал из дома, когда ему исполнилось двенадцать. Он пришел сюда, в доки, и нанялся на первый попавшийся корабль, шедший на остров Флориш на Азорах, – так мне сказали.
Бывают корабли, несущие на себе проклятье. Нехорошие корабли. Их перекрашивают после каждого несчастья и дают им новое имя, чтобы одурачить неосторожных.
Моряки суеверны. Каждому рот не заткнешь. Капитан посадил этот корабль на мель по приказу судовладельцев, чтобы обманом получить страховку; потом его отремонтировали, он стал как новенький, но тут же попал в руки пиратов; потом на борт приняли груз одеял, и на корабле вспыхнула чума: единственные трое выживших чудом довели его до Гарвича…
На этот-то проклятый корабль и нанялся мой сын. Он уже возвращался домой, вез мне заработанные деньги – потому что был слишком молод, чтобы спустить их на женщин и грог, как делал его отец, – когда разразилась буря.
На спасательной шлюпке мой мальчик был самым младшим.
Они сказали, что тянули жребий честно, но я им не верю. Он был меньше всех. За восемь дней в открытом море они, должно быть, страшно изголодались. Если даже они и впрямь тянули жребий, то наверняка сжульничали.
Они обглодали кости дочиста, одну за другой, и отдали его новой матери – морской пучине. Она не пролила ни слезинки и взяла их молча. Она жестокая.
Ночами я порой жалею, что он сказал мне правду. Мог бы и солгать.
Они отдали кости моего мальчика морю, но помощник капитана сохранил одну косточку на память. Он знал моего мужа, и меня тоже знал – куда лучше, чем думал мой муж, если уж по правде.
Когда они вернулись, все клялись, что мой сын погиб во время бури, потопившей корабль. Но помощник капитана пришел ко мне ночью и рассказал правду – и дал мне эту косточку во имя нашей былой любви.
Я сказала: «Что ты наделал, Джек? Это ведь был твой сын – тот, кого ты съел».
Той же ночью море забрало и его. Он зашел в воду, набив карманы камнями, и продолжал идти и идти. Плавать он не умел.
А я повесила кость на цепочку, чтобы вспоминать их обоих поздно ночью, когда ветер крушит океанские волны и швыряет их на песок, и вой его так похож на плач младенца.
Дождь понемногу стихает, и ты думаешь, она закончила, но тут, впервые за все время, она смотрит прямо на тебя и как будто хочет что-то сказать. Она вытащила из-под воротника что-то висящее на шее и теперь протягивает это тебе.
– Вот, – говорит она. Глаза ее встречаются с твоими, и они темно-бурые, как воды Темзы. – Хочешь потрогать?
Ты хочешь сорвать это с ее шеи и швырнуть в реку, на поживу ныряльщикам – или чтобы оно пропало навеки. Но вместо этого ты, спотыкаясь, выходишь из-под тента, и дождевая вода течет у тебя по лицу, словно чьи-то чужие слезы.