Оставление Москвы - стр. 2
Было две волны иммигрантов из Франции.
Первую призвала ещё императрица Екатерина II, она пыталась заселить ими степи вокруг крепости Саратов, но земли там оказались не плодородны, и затея не удалась, а французские переселенцы переселились кто в Москву, кто в Санкт-Петербург. Они в большинстве своём занялись коммерцией и многие преуспели в этом. В Европе разнёсся слух, что в России можно разбогатеть буквально за два-три года. Слух несколько преувеличивал действительность – везло не всем.
Вторая волна произошла после французской революции. И иммигрировало в основном дворянство и духовенство, в отличие от первой волны, которую составляли крестьяне и ремесленники. Переселенцы второй волны, считали себя не переселенцами, а беженцами, надеялись, что они в гостях ненадолго. Встретили их в России тепло, радушно, в моду вошло всё французское. Но время шло, а возвращаться беженцам было не куда. Субсидии, какие им выделяло российское правительство, иссякли, и надо было чем-то зарабатывать на жизнь. В русскую армию идти хотели не все, справедливо полагая, что рано или поздно им придётся скрестить оружие с соотечественниками, другие напротив охотно продавали свои шпаги, считая, что русско-французские военные компании, это продолжение гражданской войны, которую на родине они проиграли. Эти, последние, вливались в ряды русского дворянства, как равноправные его члены и считали Россию своим Отечеством. А куда идти работать остальным дворянам и священникам? Только в учителя. Они учили русских дворян фехтованию, латыни, французскому языку и просто жизни. Вот это как раз и не нравилось генерал-губернатору Москвы.
Французы обосновались вокруг улицы Кузнецкий мост, где были их торговые лавки и на улице Лубянка, вокруг своего католического храма Святого Людовика, срубленного русскими плотниками.
На Лубянке стоял дом, принадлежащий когда-то освободителю Москвы Дмитрию Пожарскому, а теперь в нём жил генерал-губернатор, граф Фёдор Васильевич Ростопчин, по иронии судьбы, окружённый французами. Этим соседством он был совершенно не доволен.
И вот утром первого сентября при огромном стечении сочувствующей публики, сорок иностранцев, а так же четыре женщины с детьми, добровольно отправившимися в изгнание со своими мужьями, посадили на баржу и отправили в Нижний Новгород. Для европейцев это произошло тринадцатого сентября. Большинство из них вернётся в Москву в декабре, остальные, чьи семьи были вынуждены уйти с французами, вернуться только в конце 1814 года.
Август выдался для московского генерал-губернатора хлопотным, и первое сентября не стало исключением.