Оскомина - стр. 55
– Нет-нет, не пирожное, – остановили они меня. – От пирожного пить хочется. Принеси нам… ну, знаешь, там на кухне, в кастрюльке…
– Куриный буль? – Так я для краткости называл бульон, но тетушки не стали меня поправлять.
– В синей кастрюльке, синей с цветочками. Помнишь сказку, мы тебе читали: «Съешь моего киселька с молочком»? Вот киселька нам и принеси…
– А обыск?
– Что – обыск?
– Ничего. – Я не знал, что ответить и как соотнести проводимый у нас обыск с киселем.
– Что – обыск?! Что – обыск?! Если ты такой трус, попроси маму.
– Мама рассердится. Она не любит, когда ее не вовремя просят…
– Она рассердится, а мы тут сейчас умрем. Умрем от жажды… – Тетушка Зинаида обхватила себя ладонью за горло с выпирающим кадыком, показывая, как душит жажда.
– И от неудавшейся жизни… – добавила тетя Олимпия.
– И оттого, что ты трус.
– Я не трус, но мне жалко дедушку, потому что его били.
– Дедушку били? А мы не видели… Мы даже не предполагали. Кто посмел? Какой ужас!
– Его три раза ударили кулаком и выбили зуб.
– Три раза? Ты видел? Что ж ты не заступился? – Этим вопросом тетушки меня явно испытывали.
– Мне было страшно, – честно сознался я.
– Считать удары не страшно, а заступиться страшно? Все измор, истощение, стратегия обороны – вот вам и результат. Врагов же надо сокрушать, да только не тебе, милый. Ты еще должен подрасти.
– Киселя принести? – спросил я плаксиво, мысленно прикидывая, сколько же мне еще расти, прежде чем я смогу совершать настоящие подвиги.
– Не надо нам этого дурацкого киселя. И маму не проси. Лучше обними дедушку.
– К нему не пускают. Он под стражей.
– Где? В кабинете?
– Тогда тихонько приоткрой к нему дверь и пошепчи, как все мы его любим, – напутствовали меня тетушки на мой первый подвиг. – Ты маленький. Тебе разрешат. К тому же ты у нас храбрый. – Тетушки часто заморгали, умиляясь моей храбрости, которая недавно – по недоразумению (или их неразумию) – казалась им трусостью.
В клещи
По темному коридору, где были сложены ненужные книги, накрытые старым одеялом, опасно висело на гвозде корыто, готовое вот-вот сорваться (когда-то меня в нем купали, приговаривая: «С гуся – вода, с Алешеньки нашего – худоба»), стоял велосипед, заведенный передним колесом за шкаф, и болталась под потолком перегоревшая лампочка, я подкрался к кабинету деда.
Оглянулся – слежки не было. Прислушался. Из дальней комнаты доносились голоса, но в кабинете было тихо. Я подумал: а может, и охраны никакой нет (вышла покурить) и дед там сидит один? А может быть (мелькнула шальная мысль), дед угостил охрану чаем с крысиной отравой и сбежал по веревочной лестнице в открытое окно?