Оскомина - стр. 34

Например, он не раз утверждал при мне, что этот самый Клаузевиц прочил в «отцы своего разума» какого-то неведомого мне Шарнхорста. Дед это принимал с восторгом и, в свою очередь, считал таким же «отцом» для себя самого Свечина.

Его книги, и особенно «Стратегию», дед держал в открытом доступе шкафа – самом ближнем ряду и без конца перечитывал, выискивая самые лакомые, завораживающие и красочные места, как развращенный подросток выискивает описания любовных сцен у Золя и Мопассана. Дед добавлял при этом, что в его книгах, и особенно в «Стратегии», находит удовлетворение всем своим умственным запросам, не только связанным с теорией войны, но также тяготеющим к философии, политике, морали и даже свободным искусствам.

Свечин знал толк и в них, хотя никогда этого не выпячивал.

– Мы люди военные – серое сукно. Нам Бетховены и Рафаэли не родня и даже не товарищи, – говорил он, бухтя себе под нос, явно прибедняясь и внушая, что не будет особо возражать, если его опровергнут.

И конечно же, тотчас находились те, кто спешил его подобострастно опровергнуть:

– Ну уж вы-то, Александр Андреевич… Вы у нас известный бетховенианец.

Но тут уж Свечин стоял на своем:

– Какой там бетховенианец!.. Я за картами и схемами уж и забыл не только Мессу ре мажор, но и простенькую «Элизу».

– «Элизу» забыли – кто же вам поверит!

– Верьте, верьте. Кто-нибудь напоет, а я и не вспомню, какая там «Элиза»…

– Зато Мессу ре мажор наверняка вспомните.

– Ну бог с вами… уговорили. Торжественную мессу ре мажор вспомню, – соглашался Свечин, уступая лишь под тем условием, что эта уступка другим, но никак не самому себе.

Себе он никогда не уступал.

Словом, Свечин свободно взывал и к Бетховену, и к Рафаэлю, и к Гегелю, и к Канту, и к прочей идеалистической сволочи, как он с нескрываемым удовольствием выговаривал (выговаривал, словно вытанцовывал), подмигивая в знак того, что по нынешним временам ему есть кому угодить этим словцом из уличного лексикона.

Свечин пригоршнями разбрасывал цитаты, причем столь же яркие, бьющие наповал, сколь и короткие. Длинных цитат себе не позволял, и не только потому, что считал это дурным тоном, но и потому, что цитировал всегда лишь наизусть и на языке оригинала, а это требовало известных мнемонических уловок и ухищрений. Во всяком случае, не позволяло увлекаться длиннотами.

Тем более что в немецком языке Свечин выискивал устрашающие слова, по длине превосходившие целые фразы на русском. Он пугал ими тетушек, а те ужасались и хватались за голову: «А мы-то думали, что самые длинные слова у Гомера».