Осколки детства - стр. 11
– Это будет подсолнух. Помнишь, он жёлтый с семечками?
– Помню. Неужели из такого маленького семечка вырастет настоящий, большой подсолнух?
– Увидишь, не сразу, конечно, но вырастет.
Я увидела, а папа не успел.
Такой огромный кусок почти мирной жизни! Мама даже учила меня писать. Читать я выучилась сама, до войны. Родители считали – не надо учить, вредно, когда ребенок развивается слишком быстро.
Вовки, по-видимому, ещё нет на свете, папа на диване в столовой читает газету, мама на кровати – книгу.
Беру с этажерки увесистый том и начинаю читать название. Забираюсь то к папе на диван, то к маме на кровать, нахожу нужную букву и спрашиваю:
– Это какая буква? А эта?
– Не мешай, Лана, «р», ты всё равно не запомнишь.
– Почему не запомню? А эта? Пап, осталось всего три буковки!
Потом пришла с книгой.
– Что такое «диалектический материализм»?
Папу будто ветром подняло с дивана, как он хохотал! А мама не поверила, что я сама прочла, она решила, что мы с папой её разыграли.
Но сейчас я должна уже сидеть за партой, только где та парта!
Писать учила мама. Это было неинтересно, не то что читать, и моя пружина внутри не давала сидеть на месте. Но мама считала, что усидчивость можно воспитать, и полдня проходило в окриках:
– Сиди прямо! Пиши, опять ты остановилась и думаешь неизвестно о чём. Смотри, ты написала «карова», а нужно «корова».
После урока меня выпускают во двор, и я веду на бал вереницу круглых серых камушков. Впереди король с королевой, следом пажи, потом фрейлины и просто люди…
Был даже детский сад, недолго, правда, но точно был.
Помню тревогу, разлитую в воздухе, и обрывки разговоров, когда взрослые думают, что дети если и услышат, то не поймут.
– Я не возьму их на вокзал, приду одна, потом скажу, что ты уехал. В четыре? Точно в четыре?
Неужели я могла не проводить своего папу на фронт! Как они могли подумать, что можно не взять меня, и всё!
Мне казалось потом, я чувствовала, что его не станет – и огромное место, которое он занимал в моей жизни, опустеет – навсегда, навсегда!
Я вышла за ворота детского сада и пошла к вокзалу. Спрашивала дорогу, мне отвечали, и никого не удивляло, что я, такая маленькая, иду на вокзал одна. Последние два-три квартала просто шла на звук духового оркестра.
На вокзале главным был зелёный цвет. Наверно, я пришла поздновато, и люди в защитной форме уже слились в одну массу, отделились от провожавших женщин. Кто-то садился в теплушки, кто-то бежал вдоль состава, на ходу придерживая планшетку.
Я так и не увидела отца, не смогла отличить его в толпе военных, и маму тоже не могла отличить в толпе провожающих. Стояла одна, и никто не обращал на меня внимания.