Осетинская песня Севастополя - стр. 2
9 июля 1941 года
Мой первый бой длился три дня. Когда нас начали атаковать, то по врагу почему-то мало кто стрелял, все боялись голову из окопа высунуть, один командир и стрелял поначалу. Потом к нему присоединились несколько человек. Всё взрывается и свистит, командир матерится, а я не знаю, что с собой делать. Как парализованный стрелял наугад в сторону фашистов. От такой стрельбы на весу, без упора в плечо, повредил локоть и кисть. Да я просто поднимал руки с винтовкой и стрелял в сторону, откуда наступали немцы… да, я боялся высунуть голову… да, мама, я трус. Как мы отбились – не знаю. Все сидят по окопам, ничего не понимают, трясутся. Кругом взрывы от фашистского обстрела… и крики, кто-то звал маму, кто-то молчит… первые убитые и раненые. На второй день, когда мы увидели танки, началась настоящая паника, кто-то просто убегал, кто-то начинал стрелять во все стороны, конечно, были и те, кто стрелял и выполнял приказы с полуслова. На второй день было легче. Сейчас я пытаюсь, но понимаю, что не могу словами передать тот ужас, что испытывал я в тот момент. И ужас тех, кто находился со мной рядом…
11 июля 1941 года
Я убил сегодня человека. Да. Именно я. Делал, как учили. Смотрел в прицел. Свёл и выстрелил. Фашист упал и больше не поднялся.
14 июля 1941 года
Сегодня наконец, уснул. Убийство человека, пусть даже фашиста, не давало моему естеству покоя. Я видел, что он был в годах, значит у него есть дети, есть жена, есть родители, бабушка и дедушка. Как они все будут без него? Зачем он на меня бежал? Меня тошнит…
20 июля 1941 года
Мы отступили. В ушах до сих пор стоит канонада вражеской артиллерии и крики раненых бойцов, которых мы не могли вытащить с поля боя – ведь наша контратака захлебнулась… и на том поле половина нашей роты полегла за десять минут, а вторая половина была ранена. Тот, кто легко, как я – смог вернутся в окопы, а тот, кто тяжело – лежал на поле боя и кричал. И ночью кричали, и утром, и я слышал их, пока мы не скрылись в овраге, потому что нас со всех сторон уже окружили, и остался только проход по оврагу. Медсестры ещё пытались проползти в сторону раненых, но у нас уже приказ. Слышу я их крики и здесь – за пятьдесят километров от того места…
Владелец дневника прошёл всю войну. Говорил мне, что помнит того первого убитого фашиста. Как сейчас помнит, что он три дня не мог уснуть. Были и те, кто просто сбегал, либо пускал себе пулю в лоб. Самое страшное и в то же время стрессовое, это когда вокруг тебя умирают твои товарищи, а кто не умер, тот кричит на всё поле. И под эти крики и взрывы ты сидишь и отбиваешься от врага, и лишь единицы держат себя в руках и не поддаются панике. Тот, с кем ехали вместе в вагоне, Степка, не выдержал и просто побежал куда глаза глядят, через несколько секунд его подстрелил снайпер и.. конец. Первые братские могилы, когда ты засыпаешь разорванных снарядом мальчишек двадцати лет отроду, а их в могиле той с полсотни… Рассказывал, что когда война закончилась, и мы наконец-то победили, он ещё много лет не мог спать, ему постоянно снились сны, где он, под крики и взрывы, сидит в окопе, а рядом летят ошметки, кишки, руки и т.д., его, а может и врага, части тела. Говорил, что нет ничего страшнее войны, а пережил он в жизни всё! Владелец дневника умер, когда ему было 97 лет. Обычный, советский, простой парень, со своими мечтами и желаниями. Был. А стал жертвой войны, да и не только он – миллионы ещё вчерашних мальчишек и девчонок мгновенно повзрослели, пережив смерть, войну, голод, разруху, восстановление, потом перестройку. Рассказывал, что он, как и многие, защищал страну от врага. Как он, за день до войны – 21 июня 1941 года, и представить не мог, что все его интересы и желания пойдут коту под хвост. Расставаясь со мной, он пожелал всем нам, тем, кто будет читать его дневник, чтобы наши (ваши) дети, ни в коем случае не прошли через войну, ведь война – это не то, что показывают по телевизору и в кино. Жизнь на войне – это смерть, это кишки и кровь, оторванные руки-ноги, голод и мороз, миллионы убитых, тысячи заледеневших трупов в полях и городах, которые некому хоронить, потому они лежат на улицах и ждут весны, это предательство и расстрелы дезертиров собственными руками, а вчера ты с ним, с будущим дезертиром, лежал в вагоне, который шёл на запад и желал, чтобы война не закончилась к твоему приезду на фронт.