Осенний август - стр. 33

– Всей моралью мы еще в прошлом веке, – лениво разразился Матвей, вспрыгивая с дивана и рассеянно ища свой пиджак. – Консерватизм – это бессилие.

– Консерватизм – это лень, – перебила Вера.

– В любом случае, ревет махина – двадцатый, и мы должны приспособиться к его веяниям и диктовкам. Мы его ваятели и жертвы.

– Браво, дружище! – Полина выбросила вперед руку театральным, но органичным жестом.

Вера посмотрела на Матвея внимательно и просто. И отчего-то, найдя его взгляд, отвела свой.

– Разве мы действительно кому-то что-то должны? – раздраженно возразила она.

– Вот, пожалуйста, – резюмировала Полина. – Дворяночка. Тебе нравится лениться.

– Мне нравится покой, а не лень.

Матвей благодушно рассмеялся, откидываясь корпусом назад. Вера посмотрела на него с догадкой – он воспринимал их разговор с покровительственно-родительской точки зрения, не упуская шанса подтрунить надо всеми, включая себя.

Обычно Вера уходила от Поли сбитая с толку, но чувствующая, как внутри что-то сопротивляется и не дает увести ее в дебри клокочущего сознания Полины. Орущий мир, который так ее пленял, но частью которого она никогда не была, хотя и обожала наблюдать за его представителями. Вера не могла отдаться чему-то с головой, потому что любое земное дело казалось ей слишком игрушечным. Она редко возражала сестре, но и редко по-настоящему соглашалась с ней. Ей нравилось слушать Полю, смотреть на нее, даже изучать ее. Но легкая опьяненность нахождением рядом с ней мигом улетучивалась, стоило Вере остаться одной. А в последнее время больше Полины, которую она все же успела худо-бедно изучить за годы, прошедшие бок о бок (хоть Вера и понимала, насколько трактовки и выводы о человеке не соответствуют объективности), ее занимал Матвей.

Матвей Федотов на первый взгляд представлял из себя благожелательного молодого человека c добрейшими глазами и неизменной улыбкой, пусть и слегка насмешливой. Насмешливой не от злости, а от абсурдности происходящего и редкостного правдолюбия. В доме Валевских он, известный половине Петербурга, отдыхал. И, подобно многим, поражался удивительной красоте обеих сестер, красоте, которая, разделенная пополам, будто дополняла вторую половину. То ли осознанно, то ли не нарочно, облаченные в шелк и кружева, они находили верный баланс между собой. И ни одна не затмевала другую. Широкие скулы Веры и вытянутый овал Полины. Правильный, четкий и серьезный, ее темные глаза и зелень вытянуто-круглых глаз Веры. Оттенки бархатистых волос – темень и рыжина.

О себе Матвей рассказывал охотно и много. Всегда в тени младшего брата, любимца матери. Предоставленный сам себе и с детства остро видящий несправедливость. Не озлобился, не испытывал неуверенность в себе. Ближнее окружение быстро привыкало к его нелюбви обходных путей. Впрочем, были и те, и было их немало, кто не терпел его нежелание улыбаться, когда ему не хотелось, поддакивать, когда он был не согласен, молчать, когда ему было что сказать.