Осень нелюбви - стр. 16
Несколько лет назад моя мама по болезни была вынуждена преждевременно уйти на пенсию. Года три, когда я еще не работала, а только училась в институте, мы даже жили на ее пенсионное пособие и мою стипендию. Это были очень тяжелые времена, когда мы перебивались с картошки на макароны, а от самого дешевого «Семейного» шампуня в литровой упаковке у меня сыпалась перхоть. Теперь, когда я работала, я каждый месяц давала ей деньги на продукты.
Сейчас я слишком устала и молчала. Я ненавидела ее манеру начинать разговор с крика и упреков. Ну почему же нельзя спокойно и по-человечески со мной разговаривать? Я ведь не идиотка, не глухая, я и так все понимаю и слышу.
– Я тебе сейчас принесу покажу квитанции за газ и за свет! Ты ж даже не знаешь, сколько я плачу каждый месяц! А тарифы все растут и растут! Ты меня хоть слышишь?! Я с тобой разговариваю!
– Мам, умоляю тебя, не кричи. Можно я спокойно поем? – я честно пыталась держать себя в руках.
Но мама целый день накручивала себя для этого разговора. Ей очень хотелось доказать мне, что я не права, хотелось выплеснуть все, что у нее накопилось. И я молчала, пережевывала гречку и ждала, когда она исчерпает свои запасы ругани.
– Кого я родила? Не дочь, а изверг! Даже разговаривать со мной не хочет! Да придись ты на моего отца и мать – давно б за волосы оттаскали! Слова пикнуть не смела б! Ни любви у нее, ни нежности, только машину свою день и ночь намывает! Я целыми днями лежу больная, жду ее с работы, а она придет и молчит, как зверь, хоть бы когда слово от нее доброе услышала!
Подобные истерики у нее случались часто. Поводы бывали разные: я не помогла по дому, я оделась, как проститутка, я устроилась не на ту работу, я захотела купить машину, на которой скоро разобьюсь, и, как сегодня, – я даю мало денег. По-видимому, я была самой ужасной дочерью в мире.
Сейчас она завелась не на шутку. Может быть, в течение дня произошло еще что-то, что испортило ей настроение? Но после разговора с Ромой у меня не было сил даже расспросить ее, что случилось. Хотелось только одного: закрыться у себя в комнате от ее криков, от всего мира и лежать на кровати, уставившись в потолок.
Мама не унималась. Она пустила в ход тяжелую артиллерию – психологический шантаж. Применяла она его достаточно часто, но, несмотря на это, он до сих пор действовал на меня.
– О, Господи! Когда же ты заберешь меня отсюда? – она начала причитать и плакать, растирая слезы по щекам. – Не могу больше жить! Забери, прошу, чтоб я не мучилась! Это не жизнь, это кара! За что Ты так наказал меня?! Растила как ребенка, воспитывала, а выросла сволочь! Пусть посмотрит, как жить без меня! Чтоб локти себе кусала! – она поднимала рукава халата, оголяя локти и показывала, как я должна их кусать.