Орел расправляет крылья - стр. 22

– Государь, – задыхаясь, заговорил он, – там… там… там народ у Кремля стоит.

– Как стоит? – не понял я.

– Так – стеной! – Игнатий глубоко вдохнул и, выпустив воздух из груди, наконец-то смог говорить внятно: – Вчера, как слух прошел, что ты, царь-батюшка, отравлен и при смерти лежишь, людишки дюже взволновались. Чуть смута не началась. Но я приказал бить в колокола и зазывать всех на молебен во твое здравие. И они всю ночь молились. Всю ночь, государь! Священников из церквей не выпускали!! А теперь, как уже стало можно сказать, что ты жив и здоров, так все из церквей к Кремлю ломанулись. Желают тебя лицезреть. Ибо уверены, что именно такая молитва народная тебя и спасла. – Он то ли всхлипнул, то ли хмыкнул. – Ты бы видел, государь, как они молились, как они за тебя молились…

Я молча встал, прошел к выходу, спустился по ступеням и, подозвав одного из бойцов сотни холопьего полка, которая в полном вооружении стояла у колокольни Ивана Великого, ну на всякий случай… велел ему слезть с коня, а потом вскочил в седло и галопом выехал через Фроловские ворота.

Да-а-а, такого я еще не видел. Здесь собралась не просто вся Москва, ну нету в нынешней Москве столько народу, тут собралось… не знаю, мне показалось – полстраны. Они стояли и молча ждали, и, когда я выехал из Фроловских ворот, из сотен тысяч глоток вырвался восторженный вопль, а затем люди разревелись… А я, я тоже ревел. Не знаю, может, бессонная ночь сказалась, может, нервное потрясение, может, просто всеобщая атмосфера, но я сидел на коне, вцепившись в узду, и из моих глаз в три ручья текли слезы, как будто у какой-то восторженной тинейджерки при виде своего поп-кумира. Ох, люди-люди, что же вы делаете со мной, со мной – прожженным циником, не верившим ни в Бога, ни в черта, считавшим, что все на свете можно купить, что работать надо только на себя, а на дядю горбатятся лишь идиоты… да мало ли у меня было таких циничных «жизненных истин»… А теперь, как же мне жить-то теперь с тем, что вы на меня взвалили? Это ж ни один человек не выдержит – хребет у него сломается.

Именно в этот момент я внезапно с ужасающей очевидностью осознал, что государь – это не титул, не звание и даже не должность. Государь – это тягло. Тягло перед всей своей землей. И нести мне его не перенести. А еще я понял, что государя должны любить. Нет, не так: государя должны любить!!! Иначе грош ему цена. Нет, его могут ругать, на него могут временами злиться. Ибо ему нет необходимости регулярно, раз в четыре года, наводнять страну слащавой ложью и заискивать перед людьми, нарочно приведенными в состояние толпы, то есть электората, потому что-де выборы и надо пробиться в парламент или еще на какую выборную должностишку при власти. А потом успеть за четыре-восемь лет расплатиться с кредиторами, давшими ему денег на предвыборную кампанию, и заработать себе на достойную старость… А государю ничего этого не нужно. У него вся земля во владении. Причем принадлежать ему она может только вот так, вся, а не каким-то лакомым кусочком типа «Газпрома» или «Норникеля», который можно положить в карман за несколько лет нахождения на вершине власти и спокойно пользоваться все оставшееся время