Орда - стр. 21
– Доказательства? Где доказательства? – не выдержал и перебил друга Киреев, предварительно до дна осушив кружку.
Аксаков тоже отпил несколько глотков, загадочно улыбнулся и сказал:
– А вот ты их и найди. Я только поставил проблему, а тебе ее решать. Я же – не ученый-историк. А так – погулять вышел. Напоследок всего один вопрос. Скажи, пожалуйста, если бы сейчас у нас не было ни газет, ни книг, ни радио, ни телевидения, ни Интернета, кого бы население планеты считало победителем во Второй мировой войне? Молчишь? Да, со всеми этими достижениями цивилизации подавляющее большинство землян думает, что войну выиграли американцы. Про русских даже и не вспоминают. А ты взываешь к совести средневековых летописцев, у которых был один цензор – их государь, светский или духовный – один черт. А теперь пойдем в парилку. Твоя очередь ложится под веники. Я уж тебе задам парку…
– Ой, матушка моя, ой, батюшка мой! Христом Богом заклинаю вас, Василий Афанасьевич, – не губите. Нет больше мочи моей терпеть! – взмолился я под ударами пихтовых веников томского воеводы.
Кажись, мои мольбы дошли до мучителя, и он, обдав меня ушатом горячей воды, выкинул из бани в сугроб. Но не успел я и рта раскрыть, дабы высказать свое возмущение, как дверь бани распахнулась, выплеснув в морозную звездную ночь клубы пара. И вывалилась вся троица: воевода и Митяй с Томой. Асташев, похрюкивая от удовольствия и подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, устремился вниз, к реке. А казаки, вытащив меня за руки и за ноги из сугроба, с гоготом потащили вслед за ним. Я и опомниться не успел, как оказался в проруби. Рядом со мной плескался воевода, казаки нырнули тоже. Галдели, обливали друг дружку, ухали. А мое тело тем временем сводила судорога, и я, хватанув в последний раз студеного воздуха, топором пошел ко дну. Благо, Митяй вовремя спохватился, поднырнул под меня и вытащил на лед.
Потом меня еще долго парили, приводя в чувство. А под конец влили в рот чарку водки, завернули в тулуп, взвалили на плечи, словно бревно, и понесли в дом воеводы.
Так началось мое пребывание в Томске.
Проснулся я поздно. И хотя стекла в окне были мутные и тусклые, вся комната была залита солнечным светом. Видать, время подошло к полудню. Я лежал на широкой деревянной кровати, от обмазанной глиной стенки исходило тепло: верно, за ней был дымоход. Остальные три представляли собой крепко сбитые, посаженные друг на дружку оструганные бревна, проконопаченные в стыках пенькой.
Я присел на кровать и огляделся. Да, роскошью здесь, прямо скажем, и не пахло. Сколоченный из грубых досок косоногий стол, почерневшее и облупившееся местами зеркало, под ним ушат с водой, странная икона в углу под самым потолком (богородица почему-то была изображена в кокошнике) и табурет, на котором лежали выстиранные и выглаженные широкие шаровары, рубаха из грубого льна и душегрейка без рукавов. Под стулом стояли валенки.