Опись имущества одинокого человека - стр. 11

Другой эпизод связан тоже с не очень веселым. После смерти моей жены Валентины осталось висеть в стенном шкафу в коридорчике несколько меховых шуб. Валя, как и многие женщины, любила и, я бы даже осмелился сказать, коллекционировала шубы. И вот через несколько месяцев после похорон по квартире стала летать моль. Я прекрасно понимал, откуда эта моль взялась, где поселилась и множится, но палец о палец не ударил не то чтобы сыпануть нафталина (слово прошлого века – химическое вещество, которое злобные насекомые, жрущие человеческую одежду, очень не любят; сейчас существует какое-нибудь «антимоль»), но даже чтобы просто открыть платяной шкаф – я не смог себя пересилить. Не мог поднять и справиться с роем воспоминаний, связанных с живыми. Потом шубы вместе с молью ушли на даче в огонь. Что-то из этой меховой коллекции раздал. На все нужно время.

Большая старинная папка «Monopol» так же обреченно стояла, пока открыть ее не стало совершенно необходимо. Я знал, что в ней содержится – документы и фотографии моего отчима Федора Кузьмича и всей его прежней семьи – в том числе моей двоюродной бабки Валентины Михеевны и их дочери Валентины. Здесь детали, вернее, те повороты жизни, которые мы зовем судьбой, а также маленькие и большие секреты, о которых я всегда догадывался, но мне было лень все проанализировать и подсчитать.

В папке среди пожелтевшей хрупкой бумаги хранятся два больших, а по сегодняшним меркам огромных, бумажника. В начале прошлого века на соответствующем жаргоне такие бумажники назывались «лопатниками». Это, естественно, тонкая дорогая кожа, старательная работа, ручная прошивка, несколько отделений. Один из этих двух бумажников еще можно было бы как-то сравнить с современным, сегодняшним портмоне, в котором и деньги хранятся, и фотография, и кредитные карты. Но по размеру – это почти pocketbook, в таком формате сейчас выпускают дешевые книги для чтения в метро, самолете или в поезде. Прочел и оставил на месте, где сидел. А вот другой бумажник просто гигантский, какой-то трехстворчатый, как «складень» с дорожными иконами. Оба вызывают во мне ассоциации с пьесами Александра Островского – купцы, промышленники, богатые мошенники. В этом смысле пьесы Островского безумно современные, как бы даже и не устарели, только нынешние биржевики и обманщики ходят не с бумажниками, а с банковскими пластиковыми картами. Я уже решил, что, написав эту книгу, оба бумажника, как бесценный и подлинный реквизит, я обязательно передам во МХАТ им. Горького.

В самом большом бумажнике, в подлинном «лопатнике», в одном месте чуть надорвалась подкладка и видна бумажная, для жесткости, проклейка. В качестве этого самого проклеивающего материала использовано какое-то железнодорожное расписание или инструкция. Я прочел, естественно, со стариной «i»: «Всего от станции Рожище» – дальше шли цифры. Разобрал и название другой станции: «Ковель». Какой же это год? Не исключено, что век был и позапрошлый, самый конец. Кому же могли принадлежать эти бумажники? Только двум людям – или моему деду «машинисту» Сергею Михеевичу Афонину, или моему последнему отчиму Федору Кузьмичу Сапрыкину. И здесь возникает некий казус. В силу исторического момента оба говорили о себе как о представителях неимущего класса. Дед был революционером, советским и партийным работником – крестьянин, пролетариат. Но вот когда мы с матерью (в девичестве Зинаидой Сергеевной Афониной) очутились в эвакуации в Рязанской области, в деревне Безводные Прудищи, то оказалось, что единственный кирпичный дом принадлежал именно моему прадеду Михею, отцу Сергея (мой дед) и Валентины (моя двоюродная бабка и первая жена моего будущего отчима Федора Кузьмича). Возле этого дома рос и большой яблоневый сад. Топить было нечем, но на правах наследницы моя мать этот сад на дрова и срубила.