Опасный возраст - стр. 18
– И что с того? Я люблю общаться с разными людьми, – не понял он.
– Но тебе нравится говорить со мной. Потому что ты чувствуешь во мне равного по интеллекту.
По его лицу пробежала молния растерянности, но Ян быстро вернул себе свой привычный саркастичный вид.
– Ну я же сказал, что ты не дурак. Эй, Серый, я хочу помочь тебе, правда. Я вижу, что ты мог бы быть другим. Не как Саша.
Его имя прозвучало как скрытый намек.
– Я с собой как-нибудь сживусь, спасибо.
– Подожди.
Я замер. Полуденный свет плескался на белом кафеле, и от этого в туалете все словно переливалось.
– Это правда, что все говорят?
– Что именно? – Терпение уже кончалось, но Ян словно не замечал моего раздражения.
– Что несколько лет назад тебя чуть не исключили? Что ты парня одного чуть до смерти не забил?
Я скользнул по нему равнодушным взглядом, а Ян выглядел даже слегка взволнованным: рот был приоткрыт, а в глазах что-то сверкало.
– Отвали от меня, Ян.
Когда мне было двенадцать, я действительно очень сильно избил одного знакомого. Тогда вещи воспринимались острее и любой поступок казался фатальным. Я жил в мире необратимых явлений, где все случалось раз и навсегда.
Мне никогда не хотелось причинять людям боль. Но в критические моменты я чувствовал необходимость врезать. Мне казалось, что удар по морде – это самое емкое объяснение, когда слова кончаются.
Это была дурацкая история о предательстве. Для меня многое значат отношения с другими людьми, если они все-таки задерживаются в моей жизни. Потому что их всегда мало.
С тем парнем, мне казалось, нам удалось подружиться. У нас были общие интересы, еще что-то…
Как ни странно, то, что тогда причинило мне большую боль, с годами размылось настолько, что уже невозможно было вспомнить истинную причину разлада.
Помню только, что он рассказывал всем подряд то, что я доверил ему: мои мечты и страхи. В двенадцать лет любая откровенность с другими людьми вдруг обретает оттенок интимности. Поэтому доверие является высшей ценностью.
Он посмеивался над моей чрезмерной серьезностью и говорил, что я маньяк. Сейчас это кажется мне комичным. Но тогда истинный вес слов преувеличивался, все казалось больше и страшнее.
И мы, разумеется, подрались. Помню привкус белого снега на губах, а также голубое небо, в котором дрожали грани хрусталя. Мириады бликов на снегу, день чистого волшебства и диссонирующий с этим эпизод недетской драки. Мы остервенело колошматили друг друга руками и ногами, а другие улюлюкали и делали ставки.
На самом деле все вранье, что я избил этого придурка до полусмерти. Мы наваляли друг другу в равной степени, просто он поскользнулся и упал головой на бордюр, который под слоем снега было сложно различить, и потерял сознание. Он остался жив, просто перевелся из нашей школы по каким-то своим причинам. Но людская память – такая вещь, которая никогда не выпускает из себя воспоминание, не подкорректировав его в чью-то пользу. Иногда это происходит непроизвольно, а порой – умышленно.