Опасный нарцисс. Книга третья. Нарциссические родители - стр. 13
Когда я вышла из образа, у меня было четкое внутреннее понимание, что я заново пережила свое детство. Сначала Вы назвали мне мои чувства, а потом я увидела их в образной форме. Мне сейчас так невыносимо со всем этим жить, Татьяна. И так нужна Ваша помощь.
Стала анализировать с учетом того, что узнала от Вас – все, что видела в образе, и вообще всю жизнь, детство, боль, ощущения, обрывки воспоминаний… Хочу отметить, что я ничего никогда не могла понять и соединить в своей жизни (и когда буду писать о детстве, это уже с учетом Вашей информации). А теперь, когда узнала от Вас о нарциссизме и т.п., представляете, – ВСЕ СОШЛОСЬ! Наконец-то мои мучительные попытки понять увенчались успехом. Но открылась страшная правда. С которой я не могу жить.
Детство, как я уже писала, считалось, что было у меня замечательное. «Дети в Нигерии голодают, а ты ходишь в красных ботинках», – говорили мне родители. Я росла улыбчивой девочкой, что раздражало их: мать завидовала, отец бесился. А я очень любила жизнь, людей и родителей, постоянно оправдывая их бесконечные ежедневные издевательства: «Мама очень хорошая, просто ее никто не понимает и у нее сложная жизнь», «Папа хороший, он меня воспитывает, заботится о моем будущем». Господь дал мне безупречное послушание, иначе, думаю, они бы просто убили меня в гневе. Но меня было совершенно не за что наказывать, я выполняла абсолютно все, что требовало их больное воображение.
Все мне говорили, как мне так повезло, что у меня такая идеальная семья. Вы бы видели, КАК родители играли на публике. Она смотрела на него влюбленными глазами, он называл ее ласково Ташик и держал за ручку, идя по улице – они будто всегда играли перед невидимой камерой. А какие были семейные фотосессии!
Отец был открытый нарцисс с манией величия, у него было только два лица – душка для окружающих и изверг для домашних. Мать, конечно, он не трогал, она не позволяла, только театрально жаловалась, что он ее обижает. А нас с сестрой она отдала ему на истязания. Безжалостно. Я до сих пор не могу в это поверить, Татьяна. Как это может быть? Он был жесток и бесчеловечен. Глаза его наливались кровью, зубы скалились, волосы приподнимались, орал он неистово. Его ключевая потребность была в признании его как самого умного. Он все время говорил, что все вокруг идиоты, и что его не ценят, долго на работах не задерживался. Поэтому при насилии он кричал, что я дура тупая, что ничего в жизни не добьюсь и т. п. Любил это делать на людях, выйдя во двор, и при моих друзьях делать это со мной. Он совершенно не мог сдержаться, когда был не в настроении. Унижения, обесценивание, орание могло продолжаться несколько часов. Сначала это было до моих первых слез, а потом мне запретили плакать (я до сих пор с большим трудом могу заплакать и очень-очень редко), и это, казалось, вообще никогда не заканчивалось. Я не помню, как и когда это заканчивалось. Я входила в какое-то состояние полузабытья и уже действительно ничего не соображала. Я даже не могу толком вспомнить, что он делал со мной. Я была очень честной и боялась, что меня кто-нибудь спросит, тогда нужно будет сказать всю правду, а мать говорила: «не выноси сор из избы». Я внутренне понимала, что меня убьют. Наверное, поэтому все забывала, не зная, как разрешить эту дилемму. Мне в голову вдалбливали, что Геннадий меня не бьет, пальцем не трогает. Я искренне верила в это. Хотя сейчас понимаю: если он не бил, тогда зачем было меня в этом убеждать? Младшую сестру он истязал безумно, бил до кровавых синяков, она, бедная, кричала, а я не могла ее защитить, очень переживаю об этом до сих пор. (А мать была рядом, тоже изображая, что не может ничего сделать. Я жалела ее. Но сейчас понимаю, что бред все это. Мать-то он никогда и пальцем не трогал. Неужели она ничего не могла сделать?). Сестра была на восемь лет меня младше, и по возрасту у нее еще не было такой саморегуляции, чтобы слушаться его беспрекословно. А за малейшее ослушание он жестоко наказывал. А еще – в гневе что-нибудь ляпнет, и мы должны выполнять его безумные воспитательные идеи: есть овсянку без соли и сахара (а сам рядом колбасу ест), мыться не позднее восьми часов вечера, сидеть ровно за столом, как-нибудь особенно сидеть, стоять, ходить, класть предметы и т. д. Их было бесконечное количество, он их придумывал на ходу, выполнить их было невозможно. А он вспомнит что-нибудь через долгое время и поддаст по полной за ослушание отца.