Они жаждут - стр. 20
НУЖНО НАЙТИ ТАРАКАНА!
Но как? Естественно, это был сумасшедший. Человек, превратившийся в зверя, маньяк. Но осторожный и хитрый. А город очень велик, в нем и без того хватает потенциальных убийц. Так как же? С этим вопросом Палатазину приходилось сталкиваться каждый день, потому что будучи капитаном детективного отделения убийств в деловом центре Лос-Анжелеса, он отвечал за расследование дела. И сейчас ему представился страх и недоверие на лицах людей, разговаривающих на бульварах и сидящих в дымных барах. Сам метод, избранный маньяком, превосходил по своей отвратительности все, с чем приходилось до сих пор сталкиваться со времен дела об Удушителе с Холма. А если что-то и было способно привлечь внимание общественности Лос-Анжелеса, так это как раз нечто ужасное, именно в духе преступлений Таракана.
«От этого просто должно тошнить», – подумал Палатазин, глядя на потолок спальни и пытаясь нарисовать в уме портрет убийцы. Как он должен выглядеть? Судя по синякам, оставленным на горле у жертв, у него должны быть ненормально большие, сильные кисти рук. Вероятно, предплечья и плечи тоже хорошо развиты. Кроме того, он должен иметь очень быструю реакцию – только одной из женщин удалось поцарапать его. И по этому маленькому кусочку ткани сотрудники полицейской лаборатории определили, что убийца был темноволос, имел смуглую кожу и возраст его был примерно лет сорока или немного меньше. Человек этот должен так же быть садистом, ненормальным, которому доставляло наслаждение внимание публики. Но что же заставило его вдруг прекратить преступления и уйти в подполье? Почему он так же неожиданно прекратил убивать – так же неожиданно, как и начал? «Тринадцать дней, – подумал Палатазин. – След все больше остывает. Что сейчас он делает? Где скрывается ?»
И внезапно Палатазин обратил внимание на новый звук, появившийся в комнате. Звук, который его разбудил, инстинктивно понимал он. Это было тихое слабое поскрипывание, как-будто кто-то ходил, наступая на рассохшиеся доски пола в ногах кровати. Рядом с Палатазином зашевелилась во сне его жена, громко вздохнув.
В ногах кровати, там, где окно выходило на Ромейн-стрит с ее старомодными домами, деревянными, тесно стоящими друг к другу, как старые друзья, сидела в кресле-качалке мать Палатазина. У нее было маленькое, покрытое морщинами усталое лицо, но глаза ярко поблескивали, несмотря на темноту. Она медленно покачивалась в кресле.
Сердце Палатазина тяжело застучало. Он выпрямился, сидя в постели, и вдруг услышал свой собственный шепот. На родном венгерском он шептал: Анья, мам… боже… – Но мать не отводила взгляда, устремленного на него. Казалось, она пытается что-то сказать. Он видел, как шевелятся ее губы, как опускаются и поднимаются ввалившиеся старческие щеки. Старая женщина подняла слабую руку и чуть взмахнула, словно давая понять сыну, что он должен встать с постели, иначе он, лентяй этакий, опоздает в школу.