Они и я - стр. 4
Капитан набрал свои законные тридцать восемь очков, и Малуни добавил ему еще двадцать четыре; казалось, старику улыбнулась наконец удача. При такой расстановке шаров я и сам без особого труда поднял бы счет.
– Шестьдесят два против ста двадцати восьми. Теперь, капитан, дело за вами, – провозгласил Дик.
Мы сгрудились вокруг стола. Дети прервали игру. Получилась прелестная картинка: оживленные юные лица, горящие нетерпением глаза, все взгляды устремлены на седовласого морского ветерана, а сам капитан придирчиво осматривает кий, словно опасаясь, что тот перекосился, пока наблюдал за игрой Малуни.
– Глядите внимательно, – шепнул я юному Рори. – И не просто следите за игрой, попытайтесь понять, почему капитан играет именно так. Любой болван, после небольшой практики, разумеется, может ударить кием по шару. Но зачем вы наносите удар? И что происходит после того, как вы ударили? Что…
– Тише, – шикнул на меня Дик.
Капитан оттянул кий и нежно качнул его вперед.
– Красивый удар, – прошептал я юноше. – Таким вот приемом…
Должно быть, капитану пришлось слишком долго себя сдерживать, не давая воли языку, вот у него и сдали нервы. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Его биток неспешно, с ленцой, прокатился мимо красного шара. После Дик говорил, что между шарами едва ли можно было просунуть лист бумаги, так близко друг от друга они прошли. Иногда подобные заверения звучат утешительно, но бывает, что только приводят в бешенство того, к кому обращены. Итак, биток двинулся дальше, миновал своего белого собрата (на этот раз между шарами поместился бы не один лист бумаги), а затем со злорадным стуком упал в левую угловую лузу.
– И зачем капитан это сделал? – живо поинтересовался Малуни. Шепот его прозвучал на редкость громко.
Мы с Диком постарались как можно скорее вывести из комнаты женщин и детей, но Вероника, разумеется, умудрилась по пути обо что-то споткнуться и замешкалась (она нашла бы обо что споткнуться и в пустыне Сахара). Несколько дней спустя мне довелось услышать такие выражения, доносившиеся из дверей детской, что волосы у меня на голове поднялись дыбом. Войдя, я обнаружил Веронику стоящей на столе. Джамбо сидел на вращающемся табурете для фортепиано. Несчастный пес казался испуганным, хотя, подозреваю, ему всякое случалось слышать на своем веку.
– Вероника, – сказал я, – как тебе не стыдно? Скверная девчонка, как ты можешь…
– Не обращай внимания, – отозвалась Вероника. – Я не имела в виду ничего плохого. Просто Джамбо – моряк, и мне приходится говорить с ним на его языке, а иначе он не поймет, что к нему обращаются.