Омут - стр. 8
В моей оранжерее Делеф помогал мне с цветами. Он знал название каждого из них – не потому, что интересовался ими, а потому, что они были столь важны для меня. Среди цветов он сам казался уязвимым и хрупким, как орхидея.
Порой у меня возникало ощущение, что мы вернулись в прошлое, когда ничто не разделяло нас. Не в прозрачные, как просвеченные солнцем лепестки, времена, когда наши родители были еще живы, а в год после их внезапной смерти…
В тот вечер, закончившийся нашим сиротством, папа и мама по обыкновению пошли прогуляться перед сном. К десяти они должны были вернуться, но задерживались. Мне было тогда двадцать, а Делефу пятнадцать. Мы сидели на подоконнике, смотрели в окно (темнота была темно-фиолетовая, на небе черными полосами виднелись облака) и ждали, а родители не возвращались.
В час ночи мы взяли папин фонарь и пошли искать их. Безуспешно. Делеф заплакал – это был последний раз, когда я видела его слезы. Ему было очень стыдно, ведь он мнил себя взрослым, но мы оба уже понимали к тому моменту, что случилось что-то очень плохое. Я не знала, что нам делать, поэтому позвонила друзьям родителей, вытащив их из постели. Они приехали и, в свою очередь, вызвали полицию.
Папа и мама были обнаружены утром. Далеко от их обычного маршрута. Что увело их с привычного пути? Они спокойно лежали на траве, рядышком. Их глаза были открыты, в них – ни боли, ни страха.
При вскрытии обнаружились повреждения внутренних органов, что могло быть следствием тупой травмы, но ничто больше не указывало на насильственную смерть. Полиции не удалось выяснить обстоятельства произошедшего, и со временем я смирилась с мыслью, что, видимо, никогда не получу ответов. Делефу же не давала покоя тайна гибели родителей, она терзала и жгла его изнутри еще много лет. Он немного успокоился, только когда сам обзавелся тайной – его засекреченной работой.
Когда мы – скорбная уполовиненная семья – остались вдвоем с Делефом, дом начал казаться нам слишком большим. Я до сих пор помню ту особенную гулкость комнат и нас, маленьких и притихших в ней. До трагедии мы с братом не были особенно близки, но общие печаль, потеря и тревога связали нас накрепко. К тому же, лишившись родителей, люди оказываются перед необходимостью резко повзрослеть и отныне отвечать сами за себя. Я, как старшая сестра, стала для Делефа последним тонким заграждением от враждебного внешнего мира, требовавшего от него решительности и смелости, на которые в тот момент у него не находилось сил.
Никто не любит меня больше Делефа, даже Митра, и дело не в том, что наши с ней отношения недостаточно близкие – но Митра кроме меня любит своего отца, своих друзей и своего мальчика. Делеф… иногда я чувствую эгоистичную гордость, и все же… мне бы хотелось, чтобы он любил хоть кого-то еще.