Омерта - стр. 30
Все ожидали от дона вспышки ярости, но он неожиданно улыбнулся.
– Я, конечно, не лишен слабостей, но никогда не дозволяю ребенку судить его или ее родителей. Тут от детей прока нет, и живут они лишь благодаря нашему терпению. И я считаю, что как отца упрекнуть меня не в чем. Я воспитал троих детей, которые ныне – столпы общества, талантливые, добропорядочные, добившиеся немалых успехов. И не такие уж беззащитные перед ударами судьбы. Можете вы меня в чем-нибудь упрекнуть?
Погасла и ярость Николь.
– Нет, – ответила она. – Как к отцу к тебе нет никаких претензий. Но ты кое-что оставляешь за кадром. Вешают тех, у кого нет за душой ни гроша. Богатым обычно удается избежать смертной казни.
Дон пристально посмотрел на Николь.
– Тогда почему ты не стремишься так изменить закон, чтобы богатых вешали наравне с бедными? Это куда как более разумно.
– Тогда нас останется очень мало, – с улыбкой пробурчал Асторре. И окончательно снял напряжение.
– Милосердие – величайшая добродетель человечества, – добавила Николь. – Просвещенное общество не казнит человеческое существо и воздерживается от наказания, насколько это дозволяют здравый смысл и чувство справедливости.
Вот тут дон вышел из себя.
– Откуда у тебя взялись такие идеи? Они не просто трусливы и потакают человеческим слабостям, они кощунственны. Кто может сравниться в безжалостности с богом? Он не прощает, он не освобождает от наказания. По его указу созданы рай и ад. Он не избавляет мир от горя и печалей. Проявлять милосердие – это его прерогатива. Так почему ты присваиваешь себе это божественное право? Это гордыня. Или ты думаешь, что сможешь создать лучший мир, потому что ты такая святая? Помни, святые могут только шептать молитвы на ухо богу, и такая возможность появляется у них лишь после мученического конца. Нет. Наш долг – разбираться с себе подобными. И с совершенными ими преступлениями. Мы сами вручаем наш мир дьяволу.
Николь аж задохнулась от злости, Валерий и Маркантонио улыбнулись. Асторре наклонил голову, словно в молитве.
Наконец к Николь вернулся дар речи.
– Папа, для моралиста ты слишком жесток. И уж, конечно, не пример для подражания.
За столом воцарилось долгое молчание. Все раздумывали над своими достаточно сложными отношениями с доном. Николь никогда не верила историям, которые про него рассказывали, но боялась, что они окажутся правдой. Маркантонио вспомнил, как один из коллег застенчиво спросил его: «А как твой отец относился к тебе и другим детям?»
И Маркантонио, обдумав вопрос, зная, что коллега намекает на репутацию его отца, ответил очень даже серьезно: «Мой отец всегда был с нами предельно вежлив».