Ольга - стр. 20

Герберт писал о плавании к берегам Африки, о своей первой встрече с черными, те оказались веселыми парнями, в порту Монровии они ныряли за монетками, которые бросал им Герберт, о потешном водном сражении, которое солдаты устроили на корабле по случаю перехода через экватор, поливая друг друга из ведер, о прибытии в Свакопмунд и о простирающихся до самого горизонта бескрайних песках. Потом он прыгнул в плясавшую на волнах шлюпку и, преодолев бушующий прибой, наконец сошел на берег, и земная твердь еще долго, казалось, раскачивалась под ногами, успевшими привыкнуть к корабельной качке.

Герберт полюбил пустыню с первого взгляда. В южной стороне тянулись песчаные дюны, высокие и круто обрывавшиеся в море, величественные и в то же время благодаря своим мягким округлым формам исполненные чувственной красоты. На востоке простиралась равнина, там пески перемежались со скалами, одни пески отливали красноватым, другие серым, а среди песков раскиданы темные лишайники и торчат пучки блеклой жесткой травы, кое-где высятся поросшие кустарником холмы, с виду как огромные венерины бугры. Герберт полюбил сочетание монотонности и многообразия, мелкие различия, которые он подмечал у камней, песков и растительности, полюбил извилистые долины, распадки и причудливые горки, которые вдруг вырастали откуда ни возьмись… Пустыня всегда оставалась безлюдной и просторной. Раньше Герберт даже не представлял себе, что на свете есть это царство раскаленного песка, пылающего солнца и дрожащего знойного марева. И о том, что великолепие пустыни бесконечно, оно всегда с тобой, хоть один день скачи, хоть два или три – оно не кончается.

Потом рота прибыла на станцию железной дороги, там надо было дожидаться подвоза снаряжения и провианта. Герберт обрадовался, увидев узкоколейку, и даже проехал немного на поезде, который с мучительным трудом тащился в гору, зато вниз с горы помчался, словно настоящий экспресс. Иной раз он замечал черные грязные фигуры перед грязными хижинами или успевал увидеть проворных молодчиков, мигом убегавших при приближении солдат; посланные вдогонку отряды нигде не могли отыскать беглецов. Он видел и женщин с короткими курчавыми волосами и толстыми губами. Иногда оказывалось, что черные фигуры, сидевшие в кустах или среди скал, не негры, а павианы.

Однажды вечером Герберта отправили в дозор, выяснить, что за зарево алеет вдалеке. Он увидел горящую степь: облака багрово-серого дыма клубились над охваченными огнем травой и кустами, в небо взлетали снопы искр. Он поскакал назад, в лагерь, но лагеря не нашел. Когда лошадь выбилась из сил, он, поняв, что надо дождаться утра, заночевал в степи. Он слышал жалобный вой шакалов, похожий на скулеж собак или детский плач. Шакалы, рыская в поисках добычи, учуяли Герберта и подходили все ближе и ближе, наконец их скулеж и вой окружили его со всех сторон, точно стеной, сердце у него сжалось, он впервые изведал страх. Герберт схватил ружье, встал, выпрямившись во весь рост, и долго вглядывался в темноту ночи, каждую минуту ожидая нападения шакалов, – их вой не умолкал, а еще, как знал Герберт, можно было ожидать нападения леопардов и гереро, тех самых, с кем он приехал воевать… Но он никого не увидел – ни шакалов, ни леопардов, ни гереро. Он видел лишь ночную тьму, столь непроницаемо-черную, как будто над ним простерся плотный покров, и уже не понимал, внушают ли ему страх внешние опасности или же что-то таящееся в нем самом.