Охотники на снегу - стр. 9

Но когда Вика ушла танцевать с Валерой, Алик все-таки затосковал. Чуткий Володя, плавно опрокидывая в себя очередную порцайку водки, глянул на собутыльника и приступил к традиционному рассказу. Подобными байками из народной жизни он обычно развлекался сам и развлекал Алика по окончании работы, когда они заходили отметиться в рюмочную, расслабиться перед дорогой домой. Рассказывал Володя замечательно, и если бы после окончания своего актерского факультета направился по верной стезе – или колее? – несомненно достиг бы высот в этом жанре.

Работа тамадой приносила живые деньги без налога, сразу и много, семья была сыта и довольна, неясные перспективы актерской карьеры все более размывались. Упершись головой в энергично сжатый кулак, а затем оттянув двумя пальцами длинную челку перед глазами, Володя на секунду запнулся. Он успел забыть, что сегодня – он блондин. Костюм оставался неизменным, Володя «представлял» в смокинге с большим, в белый горошек, галстуком-бабочкой. Но положение обязывало менять сценический образ, и регулярно. Смокинг дорогого стоит! А все прочее трансформировал до неузнаваемости, исключая приятную округлость стана и слегка темперированный баритон.

Сказитель начал с места в карьер:

– Про самоубийцу рассказывал?

– Не припомню, – вяло отвечал Алик, покинутый одной из любимых женщин.

– В Псковской области, где я однажды проторчал два месяца и от скуки устроился работать в тамошнем колхозе пастухом, довелось мне познакомиться с прелюбопытным мужичком.

Речь Володи удивительным образом изменилась, словно он читал текст с невидимого другим листа волшебной книги. Конечно, скуку не развеивают сельхоз работами, отпускника в колхоз вряд ли возьмут, это не натяжка – чистой воды потусторонняя небылица, но рассказ сулил и не такие чудеса к вящей славе повествователя. Алик подозревал, что свои байки Володя готовил заранее и долго оттачивал, но в этом, как и во многом другом, ошибался. Володя выступал экспромтом, только быть Володей-тамадой переставал.

– Мужичок, будущий мой коллега, служил главным пастухом, меня определили к нему под начало. Прежде всего в его внешности бросалась в глаза необычайная худоба и красное лицо, я решил, что главпастух, должно быть, крепко выпивает. Пастух же выпивал средне, далеко не каждый день, а через неделю-другую я стал таким же краснорожим, как он, от солнца и ветра. Даже похудел – не поверишь!

Он поручил мне взрослых коров, оставив себе первотелок. В то время как мои пестрые матроны мирно паслись, я мог подремать на солнышке, почитать, пастух же не знал ни сна, ни отдыха. Телки, надо тебе сказать, совершенно дикие животные, никакого языка не понимают, норовят забраться подальше в болото, без конца попадают в истории, некоторые, особо резвые и шаловливые, сбегают из стада, после их приходится долго искать – все как у людей. Иногда мы объединялись, и если телки вели себя добропорядочно, пастух позволял себе сходить домой в деревню, пообедать. Воротившись, обязательно преподносил мне двухсотграммовую бутылочку самогона и что-нибудь из снеди. Не совру, если скажу, что нигде не ел с большим удовольствием. Его жена, хозяйка, как он выражался, готовила просто и вкусно: вареники с картошкой, луком и шкварками, пшеничные лепешки, молодая картошечка с душистым укропом и малосольными огурцами. Самогон пастух гнал лично и очень гордился его крепостью, самогонный аппарат достался ему от отца и пережил не один рейд по борьбе с проклятой самогонкой.