Огонь под пеплом - стр. 38
– Я прочел вашу записку и согласен с нею.
Лубяновский поклонился.
– Изготовьте представление его императорскому величеству о необходимости учредить Комитет о благоустройстве Твери из дворянских депутатов, купцов и домовладельцев по выбору общества.
– Слушаюсь.
– И вот еще что: выпишите из Москвы землемера для обследования пустошей и выгонов. Мне кажется весьма дельным предложение купца Зубчанинова сдавать их на содержание с публичных торгов.
– Будет исполнено.
Собрав бумаги, Лубяновский ждал повеления удалиться.
– Скажите, Федор Петрович, – обратилась к нему вдруг Екатерина Павловна, – какого вы мнения о князе Куракине? Он ведь был вашим начальником?
– Точно так-с. Отменно хороший начальник князь Алексей Борисович, хотя и требовательный: кого отличал, так того и заставлял работать допоздна. Бывало, я возвращался от него не раньше четырех-пяти часов пополуночи.
– Он ведь масон, как и брат его?
– Н-не могу вам этого сказать наверное, слухов же передавать не имею желания.
Лубяновский, как огня, боялся темы тайных обществ, чудом избегнув совсем недавно большой беды. Вздумав нажиться на повальном увлечении мистиками, он взялся переводить с немецкого «Тоску по отчизне» Генриха Штиллинга – бедного вестфальского угольщика-самоучки, сделавшегося духовидцем и профессором в Гейдельберге под покровительством герцога Баденского, который был родным дедом императрицы Елизаветы Алексеевны. В светских гостиных, где принимали Лубяновского, только и было разговору, что об «Угрозе Световостокове» (так Лабзин вздумал передать на русском der graue Mann – «серый (или седой) человек»), о пророчествах Апокалипсиса, осуществление коих Штиллинг видел в событиях французской революции, и о критике им либеральных идей, завлекших Францию на край сей пропасти. Книжки об «Угрозе» шли нарасхват, «серый человек» фигурировал и в «Тоске по отчизне» – главном произведении Штиллинга, так почему бы и Лубяновскому не поставить на верную карту? Он принялся за работу; книга, насыщенная масонскими аллегориями, давалась ему тяжело, однако он работал упорно, и к концу 1807 года первые две части вышли из цензуры и из печати, следующие приготовлялись. Взяв из типографии сто экземпляров, Лубяновский вздумал для пробы распространить их в своей экспедиции – всё разобрали мгновенно. Успех! И вдруг – гром среди ясного неба: Лубяновскому объявили монаршее негодование за перевод и издание опасной книги, сказав даже, что ему место в Якутске! Что за притча? Из разговора с сенатором Новосильцевым Лубяновский уразумел, что сам государь книги не читал, а знал о ней с чужих слов. «Серый человек» у Штиллинга ходит в сером кафтане, вид имеет грозный, хотя и приятный, – уж не углядел ли здесь его величество каких-либо намеков на Бонапарта и его серый редингот? А «препоручение от Царя всех Царей описывать всякий запрещенный товар в царствии Божием»? Не есть ли сие кощунственный намек на блокаду Англии? Но ведь это всё аллегория: серый кафтан – цвет старости и смерти, грозный и невеселый вид «серого человека» (сиречь совести, заключенной в душе каждого смертного) имеет своей причиной грехи человеческие, ибо Угроз Богданович Световостоков происходит от Бога и имеет своим отечеством вечный Восток! В пятой, самой последней, части автор приводит ключ ко всему роману! Новосильцев согласился с тем, что в книге нет ничего безнравственного, однако отказался сообщить об этом государю. Министр внутренних дел граф Кочубей, прежний начальник Лубяновского, собирался подать в отставку и опасался ненужного скандала; он посоветовал Федору пропасть года на три-четыре, пока в столице не забудут, как и звать его. Лубяновский поклялся дворянской честью сжечь неопубликованную рукопись, а весь не разобранный тираж оставить в типографии; ему всемилостивейше позволили исполнить свое слово, сделав при этом строгое внушение впредь остерегаться, и Федор исполнил всё буквально, радуясь, что дешево отделался – могли ведь и в Сибирь закатать! Беспокоило его лишь то, что он остался на подозрении. К счастью, благодетель его, граф Салтыков, в прошлом наставник императора, заступился за незадачливого литератора, поручившись за него, как за своих детей, и мало того что смягчил сердце государя, так еще и выпросил для Лубяновского Анну на шею с алмазами. На прошлые именины его пожаловали в действительные статские советники; в назначении своем в Тверь, к малому двору, он видел не опалу, а высокую перспективу, однако нужно было держаться настороже и уж в другой раз не ступить на скользкий путь.