Огни на равнине - стр. 1

Командир взвода подскочил ко мне и полоснул рукой по лицу.

– Болван, идиот несчастный! – заорал он, брызгая слюной. – Они что, отправили тебя обратно, да?! И ты, баран, послушался, да?! Ты обязан был объяснить им, что тебе просто некуда возвращаться! Тогда они вынуждены были бы позаботиться о тебе. Ты же сам прекрасно понимаешь: у нас не место таким доходягам, как ты!

Сержант выплевывал мне в лицо злобные слова. Я смотрел на его лоснящиеся губы и никак не мог взять в толк, что это он так разбушевался? Можно подумать, не мне, а ему вынесли смертный приговор…

Хотя удивляться тут было нечему. В армейской среде всегда так: малейшее повышение голоса автоматически влечет за собой бурный взрыв эмоций. Я уже давно подметил: с тех пор как наши фронтовые сводки сделались совсем уж неутешительными, офицеры стали чаще терять самообладание, военную выправку и выплескивали на нас, простых солдат, свою нервозность, которую уже невозможно было спрятать под маской высокомерной отстраненности.

Основным занятием нашего взвода стала добыча провианта (на самом деле отсутствие провизии превратилось в настоящее бедствие для всех частей японской армии, разбросанных на территории Филиппин). Немудрено, что в своей гневной тираде командир затронул столь животрепещущую тему.

– Послушай, рядовой Тамура, – продолжал он, – наши люди рыщут в окрестностях, пытаясь раздобыть что-нибудь пожрать. Понимаешь?! Для нас это вопрос жизни и смерти! Мы не можем цацкаться с дистрофиками и инвалидами. – Его голос гремел все громче и громче. – Знаешь что?! Возвращайся-ка ты назад в этот проклятый госпиталь! А не впустят они тебя – просто садись у входной двери и жди! Вройся в землю, укоренись и жди! Рано или поздно им придется позаботиться о тебе. А если нет… что ж, на этот случай у тебя есть ручная граната – умри достойно! По крайней мере, ты исполнишь свой долг перед родиной.

Я прекрасно знал: сколько ни «укореняйся», сколько ни сиди перед закрытыми дверями госпиталя, попасть внутрь без должного запаса еды не удастся. Армейские врачи и весь медперсонал зависели от сухих пайков пациентов. Перед госпиталем росла толпа несчастных солдат, истерзанных страданиями и тщетными поисками куска хлеба. В воздухе витал дух уныния и обреченности. Как и меня, этих людей буквально вышвырнули из взводов и бросили на произвол судьбы.

В конце ноября мы высадились на западном побережье острова Лейте, и вскоре у меня открылось легочное кровотечение. Еще когда мы стояли на Лусоне, я все время со страхом ждал обострения болезни. Высадка и марш-бросок в глубь острова Лейте отняли у меня последние силы, и вот я опять начал кашлять кровью. Мне тут же выдали паек на пять дней и отправили в госпиталь, расположенный в горах.

Госпиталь был забит больными и ранеными. Они лежали на грубо сколоченных деревянных кроватях, реквизированных у местного населения. С головы до ног покрытые кровью и грязью, пациенты являли собой жуткое зрелище, но никому, казалось, не было до этого никакого дела.

Мое появление вызвало у главного врача приступ негодования. Он не мог понять, зачем я приперся в госпиталь с каким-то там пустячным кровотечением. Однако, сообразив, что я прибыл не с пустыми руками, а со своим армейским пайком, эскулап немного остыл и распорядился выделить мне место. Я провел в палате три дня, после чего меня объявили абсолютно здоровым и пригодным к службе. Мне ничего не оставалось, как только сложить вещички и отправиться в часть.

Диагноз пришелся командиру моего взвода явно не по душе. Раз я отдал врачам госпиталя свой армейский паек на пять дней, полагал он, то должен был провести на больничной койке именно такой срок. И я получил приказ вернуться в лазарет.

Когда я вновь предстал перед главврачом, тот рассвирепел и дал волю своему гневу. Из его воплей я понял лишь одно: моего пайка не могло хватить на целых пять дней. Выпустив пар, он добавил, что в любом случае продукты давным-давно закончились.