Огненное сердце для дракона - стр. 8

Был у нас после свадьбы один интересный момент – поехали мы в Самарканд, смотреть публичные дома. Кому-то сейчас это может показаться странным, но я действительно хотела увидеть, что это такое. Наверное, нужно пояснить, что те годы в Туркестане проституток не было – их заменяли узбекам так называемые «бачи» – мальчики с длинными волосами, но правительство сочло, что это совершенно неприемлемо, и решило открыть целый квартал, где жили и работали девушки легкого поведения.

Мы поехали туда вчетвером: я, Ося и пара наших приятелей. На заставе нас остановили – собственно, останавливали здесь всех, и стали спрашивать, куда мы идем.

– Вы куда идете? – спросил Осю пристав.

Тот, не стесняясь, ответил:

– В публичный дом.

А что стесняться, если публичные дома открыты по указанию правительства?!

– А это кто? – не унимался пристав, смерив меня взглядом.

– Это моя жена, – ответил Ося.

Пристав недоумевал – как можно с законной супругой идти в такое место? Долго расспрашивал меня, знаю ли я, что вообще означает слово «проститутка», рассказывал о том, что происходит с женщинами в таких местах, пугал… Когда же убедился, что я и вправду в курсе и иду в квартал по своему собственному желанию, из любопытства, пропустил… Но остался в жутком недоумении.

Приехав в Москву, мы с Осипом стали жить вместе, а вскоре произошло несчастье – умер мой папа. И Эльза переехала к нам… Именно с ее болезненного увлечения Маяковским начался новый виток моей жизни.

Если бы в то время, когда я был еще совсем маленьким, кто-то сказал мне, что я буду писать стихи и прославлять советскую власть, я бы рассмеялся ему в лицо. Как можно представить себе, что Володя Маяковский, революционный поэт, родился в семье дворянина? И, тем не менее, это так – я родился в селе Багдади Кутаисской губернии, в семье лесничего.

О детстве помню не многое, как, наверное, и все мои сверстники. Был маленьким, играл, часто убегал в лес, за что родители меня наказывали, в общем, имел самое обычное детство. Жизнь моя изменилась в 1906 году, когда умер отец. Кто бы мог подумать, что его смерть будет такой нелепой – папа умер от заражения крови – уколол палец об иголку, когда сшивал бумаги. С тех пор я не люблю ни иголки, ни бумаги – попросту боюсь их. Ненавижу! А как может быть иначе? Несколько лет спустя какой-то врач даже поставит мне диагноз «бактериафобия», но мне все равно, благо жизнь моя с булавками не связана…

После смерти отца благополучие закончилось. Когда завершились похороны и разошлись гости, мы обнаружили, что все деньги, которые у нас остались, – это всего-то три рубля. Быстро распродали все, что у нас было, в том числе мебель и вещи, и направились в Москву, вот только зачем?