Однажды в Лопушках - стр. 84
Она отворила калиточку, в которую и шмыгнула давешняя собаченция. Олегу же пришлось боком протискиваться. Сама Ирка или, как представилась она, Ирина Владимировна, оказалась женщиной того неопределенно-пожилого возраста, когда с равным успехом ей могло быть и шестьдесят лет, и девяносто, и все сто двадцать. Впрочем, сколько бы ни было, но в годах своих Ирина Владимировна сохранила что бодрость тела, что ясность мышления.
И ведра с водой она тащила с легкостью, будто весу в них вовсе не было.
Мыться пришлось в летнем душе. И вновь вспомнилось детство, когда он, Олег, еще понятия не имел, что бывают иные, куда более комфортные условия бытия.
Благо, за день вода нагрелась.
– На, от, – Ирина Владимировна кинула на оградку старую одежду. – Супруга моего покойного, пусть ему на том свете икается. А ты не мнись. Чистое все. Выглаженное. Свое ж вона как изгваздал. Ничего, сейчас в стиралку кину, к утру как новенькое будет…
Чужую одежду Олег надевал со странным чувством общей бредовости ситуации. Чтобы он… вот так… да он…
Под ноги сунулся рыжий кот тех размеров, которые поневоле заставили подозревать, что не все-то так ладно было в роду кошачьих, не обошлось там без рысей.
– Брысь, – не слишком уверенно произнес Олег.
Кошак развернулся и хвост поднял высоко, наглядно демонстрируя, что он думает о всяких там.
Вот зар-р-раза… и еще майка чужая, главное, и вправду чистая, пусть и выстиранная добела почти, оказалась впору. А мягкая. И пахнет травами.
И… может, он головой шибанулся?
Пока ехал?
Или шел?
Не может нормальному человеку нравиться чужая одежда. А Олег вот трогает, щупает… точно, шибанулся. Или зачаровали? Дед сказывал, что с лесовика станется душу подменить.
Он потряс головой, избавляясь от этих чужих мыслей, и решительно в дом вошел.
Пять тысяч… нет, конечно, не деньги. Для него. А вот для местных если…
– Садись. Яишенку будешь? Будешь… куда ты денешься. Разносолов у нас тут немашечки… а она на сальце жареная. Блины утрешние, но уж какие есть. Еще вот мяска сейчас скоренько…
Она говорила и двигалась неспешно, плавно, завораживая. Вдруг показалось, что не было на самом деле ничего-то. Никогда-то он, Олег Красноцветов, не выбирался за пределы деревни. И жил, и живет в старом бабкином доме, вот таком же, с плетеными половичками на полу, с печкою, которую надо бы побелить, с красным газовым баллоном, что прятался за простою двухкамфорной плитой.
Не было.
Ни университета. Ни работы в две смены, когда голова становилась тяжелой и хотелось даже не спать – сдохнуть… ни первых денег.
Ни вторых.