Однажды в Челябинске. Книга первая - стр. 26

Стоит лишь обозначить название города, как, например, Арсений мигом припомнит что-либо памятное оттуда. «А что для парней значит Челябинск? Надо бы спросить, – подумал я. – Ах да, вспомнил – со мной, наверное, только Митяев нормально поговорит».

Переезды – неотъемлемая часть жизни спортсменов. В изнурительных дальних поездках хоккеисты знают, чем заняться: кто-то вдоволь высыпается, кто-то читает, кто-то зависает в телефонах. Вот и сейчас все при деле. Автобус едет неторопливо. Я же решил поразмышлять. Над чем? Как обычно: а что, собственно, я тут делаю?

Я словно делал очередную запись в дневнике (когда-нибудь уже напишу книгу): «Шел третий месяц моего пребывания в хоккейной школе. Нет, не в качестве спортсмена. Вы мне льстите. По стечению обстоятельств я – помощник тренера на общественных началах. Да, из той же возрастной категории, что и хоккеисты «Магнитки-95». Но из совершенно противоположной среды. Поэтому ожидаемого совпадения в мыслях и действиях не случилось, но было нечто другое, что я открыл в себе и что пришлось по нраву тренеру. У меня полный воспитательный карт-бланш, поле для интриг и экспериментов над пацанами, которых я считал зазнавшимися и тщеславными. Я испытывал их, пользуясь положением, заставляя работать, не отлынивать и повиноваться, показывая, как они не правы. Без оглядки на себя – человека с ворохом проблем и комплексов. Что ж сказать: приходится, иногда даже нравится. Чего я только не придумывал, чтобы заставить их работать – на пару с тренером прекрасно получается страшить, поучать, манипулировать, издеваться. Ради дела, ради успеха, ради их же блага. У парней ведь гормональный взрыв, корона на башке, необоснованная установка на усиленное сопротивление, собственную неповторимость и превосходство. Но с каждым днем я все больше осознаю, что это условности, стереотипы о хоккеистах. Люди, конечно, разные бывают, но… правильно ли мы поступаем? Парни ведь сами по себе нормальные – порой удивляют, открывают мне новый мир, невольно заставляют под другим углом смотреть на хоккей, на них самих и на собственную жизнь. Сложно что-то доказать закрывшемуся и нелюдимому человеку, вбившему себе в голову единственную цель и единственную правду, основанную на непроверенных домыслах. Пока что я собственноручно сделал себя их главным врагом. При этом стал где-то смягчаться, защищать, страховать, наставлять. Тренер находил эту работу необязательной: они не дети, чтобы их воспитывать – пора бы уже соответствовать (не в детском саду ведь). А они все ему наперекор, вот он и обозлился пуще некуда, возненавидел их. И совершенно случайно нашел меня. Случился своеобразный «ход конем», когда появился и когда до них дошло, что я собираюсь здесь вытворять. Они подумали, что это шутка. Они могли с легкостью выбросить такого ботана, как я, из хоккейной школы. Однако я задержался, меня оказалось не так просто отодрать – прям как жвачку от линолеума. Я так хотел этого общества, и вот оно кинулось в мои объятия и поглотило с головой. Задача стояла ясно: любыми способами навести порядок, поставить дисциплину, отслеживать результаты расхлябанных и разнузданных парней, думающих только о себе, сделать из них команду, дать им понять, как нужно настраиваться и бороться. Несогласных следовало подавить. Или, как я интерпретировал это, «убедить». Спору нет, я хорошо продвинулся: Митяев, Глыба, Кошкарский, Вольский (с последним, конечно, жуткий перегиб вышел). Объемное досье на каждого со всей подноготной я перегибом не считал – это, скорее, необходимость. Мне интересно выяснять, выслеживать, вживаться в роль, которую я играл для них и для себя самого. Но я с каждым разом все сильнее осознавал, что это лишь спектакль. Команда оставалась командой, и перевес, благодаря моей работе с отдельными людьми, пока не превосходил всеобщего мнения о том, что я враг и от меня нужно избавиться. Когда мы жестили, стремительно росли показатели, побед прибавилось, как и борьбы, как и конкуренции внутри коллектива. Пацаны стали дисциплинированны, мотивированны, стали покорнее. Едиными стали, наверное, в общем порыве сопротивления мне и моим методам. Тоже результат. Но какой ценой? Мне оставалось продолжать в том же духе – закрыться панцирем строгого, неадекватного, ненормального циника-мизантропа и попирать приличие и здравый смысл в работе с хоккеистами. Стоило ли об этом размышлять сейчас? Неужто я посмел размякнуть, будто сухарик в бульоне? «Заигрался, Петь!» Кто так сказал? Арсений? А ведь к этому невозможно привыкнуть, но мне нравится, ибо хоть где-то я имею вес, власть какую-никакую. Играя в неуравновешенного сатрапа, я стал превращаться в него в реальности. Пока отвлекался грязной работенкой, которую тренер делать не хотел либо просто-напросто не успевал…»,