Однажды мы придем за тобой - стр. 51

– Это потому, что вы не читали моей медицинской карточки, – ответил я. – Там черным по белому написано – атрофия нервных окончаний нижних конечностей. Братия учит меня со смирением относиться к этому – не могу я ходить, но Бог дал мне другие таланты, а мои желания…

– Не стоит недооценивать свои желания, – сказал каноник. – Если в них нет греховного, то, возможно, Бог так дает тебе понять, что ты можешь чего-то добиться? Если бы нищий слепец не бежал за Христом, то никогда не прозрел бы. Если бы женщина не прошла сквозь толпу, чтобы ухватить края ризы Христа, – она бы умерла от своей болезни. Но самое худшее – тогда не случилось бы чуда…

– А вы верите в чудеса? – спросил я, уставившись ему точно в переносицу. Когда смотришь на переносицу, собеседник думает, что ты заглядываешь ему прямо в глаза.

– Увы, – сказал он, улыбаясь. – Я не могу верить в чудеса. Вера предполагает незнание, а я знаю. Я видел Плоть и Кровь в Ланчиано, я был в Лурде и сам касался плащаницы.

– Монсеньор, – сказал аббат с благоговением, – я не знал. Позвольте мне в свою очередь прикоснуться к краю вашей мантии, чтобы хоть немного святости, которую…

– Я не апостол Петр, чтобы исцелять тенью, – ответил темнокожий каноник. – Я всего лишь скромный служащий Конгрегации и чаще подвергаю чудеса сомнению, чем их удостоверяю. Но тех, что я видел, хватило с лихвой.

– А сколько всего вы видели? – спросил я опять невпопад.

– Триста шестьдесят четыре, – сказал он, и я подумал, что у него странный акцент, тягучий, словно он наслаждался каждым произнесенным словом. – На одно меньше, чем дней в году. – Внезапно он подмигнул мне: – И я очень надеюсь, что когда-нибудь засвидетельствую триста шестьдесят пятое. Например, мальчика, исцелившегося от атрофии нервных окончаний.

Он наклонился ниже и сказал:

– Inpossibilia sunt apud homines possibilia sunt apud Deum. Не так страшно потерять глаз, как надежду, помни это.

И еще раз подмигнул, а потом благословил меня.

В ту ночь мне приснился сон, который многое изменил в моей жизни и которому суждено было стать для меня вещим. Я часто вижу яркие и красивые сны, ведь сон – это убежище для тех, чья жизнь окрашена в мрачные тона. Когда ты заперт в унылом каменном мешке для умерщвления и без того не особо живой плоти, а большой мир видишь только сквозь узкие окна-бойницы и столь же узкий канал Интернета с небольшим числом дозволенных переходов, сон – единственное место, куда можно убежать. Но в тот день я не хотел прятаться. Визит каноника меня странно взволновал. Этот человек казался мне посланником из какого-то другого мира, куда более приветливого, чем тот, в котором прозябал я сам.