Однажды летним днем - стр. 7
– Но если Филипп тебя любит, он может отказаться от денег.
– Святая наивность! – воскликнула, заламывая в отчаянии руки, Виолетта. – Бабушка! Опомнись, кто в наше время отказывается от денег?! Никто! Мы живём в обществе потребления! Все только и думают, как одеться круче других, как отхватить такую тачку, чтобы окружающие помирали от зависти, как мухи от мороза!
– Девочка моя родная! Но ведь счастье не в деньгах!
– А в чём?! В чём? Ты только и можешь, как попугай, повторять банальности, которые тебе вбили в голову в советской школе! А времена изменились!
– Но в мире по-прежнему есть любовь, родина, чувство долга! Вот твой дедушка…
– Бабушка! Умоляю тебя! Никому никакого дела нет до моего дедушки! – Виолетта, вся красная, с горящими глазами, как ошпаренная выскочила за дверь.
А Мила застыла на месте и пришла в себя только тогда, когда за внучкой захлопнулась дверь.
– Что же делать? Что же делась? – воскликнула она и принялась названивать подружкам.
Но те отреагировали совсем не так, как она ожидала.
Лео заверила её, что всё пройдёт и Виолетка скоро влюбится в другого, мол, на Филипке свет клином не сошёлся.
А Андриана тихо обронила:
– Это не смертельно, с этим можно жить.
И тогда Мила почему-то сорвалась именно на Андриану:
– Так, как ты?! Да?! Лучше бы ты тогда забеременела от своего Артура Соколова! – вырвалось у неё в сердцах!
– Типун тебе на язык! – почему-то всерьёз перепугалась Андриана.
Подруги несколько дней не созванивались, но потом встретились, сделав вид, что никакая чёрная кошка между ними не пробегала.
Виолетта пару месяцев не давала бабушке особых поводов для беспокойства. Была она, конечно, притихшей и печальной, но по утрам завтракала и в университет ходила, а все вечера проводила дома, закрывшись у себя в комнате.
Тишке обычно удавалось просочиться в комнату вслед за девушкой, и он лежал либо у неё в ногах, либо рядом с ней на кровати.
Мила этому тихо радовалась, ей казалось, что Тишка, этот верный хвостатый нянь, присматривает за её внучкой.
Наступил месяц май. Андриана хорошо помнила то утро. Вернее, самое его начало. Она встала пораньше, чтобы встретить рассвет, и долго стояла на цыпочках, точно балерина, перед распахнутым настежь окном. Руки у неё при этом были сложены на груди, ладонь прижата к ладони. Она и молилась чуду возрождающейся жизни, и восхищалась им одновременно.
В воздухе разливалось такое насыщенное благоухание, в котором было всё! И смолистый запах тополиных почек, и тонкий аромат подснежников, окроплённых ночными росами, и ещё что-то волнующее, неуловимое, что если и можно ощутить, то не обонянием, а душой, распахнутой настежь навстречу миру, возродившемуся из снежной пены и зазвучавшему многоголосием ручьёв.