Одиночка - стр. 32
Адиль успел разуться — его кроссовки стоят посреди прихожей. Они новые и навскидку стоят прилично.
Приобняв его мать за плечи, я увлекаю ее за собой в комнату. Действую интуитивно, потому что опыта общения с душевнобольными у меня тоже нет. На Адиля все так же не смотрю. Немой вопрос «Какого хрена ты делаешь?» мне сейчас абсолютно ни к чему. Поступаю так, как чувствую. И вообще, если бы не я, он все еще торчал бы в подъезде, по второму кругу перебирая запас матерных слов.
— Чай будете, апа? — ласково спрашиваю я. — Я бы попила. И Адиль, наверное, тоже.
Говорить получается легко, непринужденно. Сейчас я любимая сестра Лейла, вернувшаяся домой спустя годы, а не чужачка Даша, которую совсем не рад видеть ее сын. И даже уважительное обращение «апа» наконец пришлось кстати. Я выучила это слово больше семи лет назад, но произнести его вслух довелось только теперь.
Обстановка в квартире очень простая: старомодный сервант, потертая софа, стол-раскладушка и дешевый синтетический палас под ногами. На их фоне выделяется телевизор: современный, с большой диагональю, явно купленный недавно.
— Это улым мне подарил, Лейла, — словно подслушав мои мысли, говорит мать Адиля. Улыбка собирает в уголках ее глаз сетку глубоких морщин и обнажает желтоватые, на удивление ровные зубы. — Но ты никому не говори, ладно?
— Ты ела что-нибудь? — громко, немного резковато перебивает Адиль.
Мне чудится, что он злится.
Лицо тети Гули становится задумчивым, словно ей требуется время, чтобы вспомнить. Для старческой деменции, пожалуй, рано. Что это? Альцгеймер?
— Ела, да, — отвечает она не очень уверенно, отчего грудь во второй раз жжет.
По долгу работы с дефектами человеческого организма мне давно пора бы смириться, но пока никак… Да и на работе всё проще, потому что это работа… А здесь так не получается. Всё по живому. Она не помнит, принимала ли пищу, но врет, чтобы не расстраивать сына. Значит, понимает, что с ней что-то не так, а это вдвойне мучительно.
— Давайте пойдем на кухню, — предлагаю я и наконец позволяю себе взглянуть на Адиля.
В моем взгляде в этот момент он может прочесть вызов, но это лишь потому, что я боюсь увидеть его реакцию.
Однако враждебности в лице Адиля нет и раздражения тоже. Есть бледная тень неловкости и заметный отпечаток бессилия. Не знаю, с чем связано последнее: с моим вынужденным нахождением здесь либо с состоянием его матери. Пожалуй, все-таки второе.
— Еда в холодильнике есть? — спрашиваю, понизив голос. Так, чтобы Адиль понял: я обращаюсь именно к нему.
Он кивает: