Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов - стр. 9
Переводчица:
– Чехов, Аксенов.
Говорили о балете. Особенно ему понравился «Болеро» Равеля.
Часов около десяти к столику неожиданно подошел Эренбург. Теперь он был напротив меня. Мне было удивительно приятно сидеть рядом.
– Я очень слежу за вашим творчеством – сказал он Ваське. – И, знаете, кое-что мне очень нравится, особенно рассказы в «Новом мире». Кое-что меньше – «Апельсины из Марокко». Здесь вы допустили просчет – написали все в одном ритме, одним языком. А кое-что мне не нравится совсем. Вы знаете, о чем я говорю?
Я догадался не сразу.
– Знаю, – сказал Васька и забарабанил пальцами по столу. Он покраснел, и нога его отбивала такт.
– Слишком легко говорить об ответственности[22] – это не нужно. И для чего так сразу! Ведь вам ничего не угрожало. Теперь не стреляют – пули не настоящие, а бумажные… Меня ужасно ругали, но я ничего не писал[23].
– У меня был тоже очень тяжелый момент, помните?[24] – сказал Васька.
– Все-таки это пустяки. Так же и Евтушенко. Поэт небольшой, но захваленный. Сразу сдался. И вообще, кто вам сказал, что нужен положительный герой? Кому нужен этот герой?
– Людям, – сказал Васька.
– Вы так думаете? – Эренбург посмотрел на него внимательно.
– Думаю. Люди требуют этого.
– Я не придаю этой статье большого значения, – сказал я. – Главное, что он сейчас пишет.
– Нет, так нельзя. Мы раньше тоже говорили, что это ерунда, но ведь за этим шло что-то более страшное.
– Знаете, Илья Григорьевич, я врач и знаю, что, когда у человека психоз, его нужно утешить.
Переводчица молчала и не переводила нас. Она была прямо красная от волнения.
– Илья Григорьевич, вы меня извините, что я не перевожу то, что вы говорите, но я просто боюсь перебивать вас. Но потом я все-все расскажу моему греческому писателю.
Эренбург заговорил с ним по-французски. Один раз он взглянул на меня и понял, что мы ничего не понимаем, сказал:
– Это называется диалог глухих.
– Правда ли, что у вас была встреча с Никитой Сергеевичем? [25]
– Да. Мне думается, что все сейчас идет к лучшему. Обещают издать 6-ю книгу «Люди, годы, жизнь». Притом Н. С. сказал, что я буду сам себе цензор. Я пришел домой и сказал Любе[26]: «У меня новая специальность. Я буду сам себе цензором».
– А вы пишете 6-ю книгу?
– Нет. Часть написана – это то, что изъяли из пятой книги. Истребление немцами евреев и глава о Кончаловском[27].
– Почему изъяли Кончаловского?
– Это была противоречивая фигура, особенно его взгляды на искусство. (Почему изъяли про евреев, я не стал спрашивать. – С. Л.)
– А 6-я книга будет о чем?
– Литературные портреты. Фадеев, Матисс, глава о космополитизме. Все до 1953 года. Недавно я думал, что все это будет издано после моей смерти, теперь надеюсь. Вообще, сейчас все должно потеплеть. Иначе и быть не может. Иначе все это цирк.