Одиннадцать дней вечности - стр. 20
– Он обо мне не упоминал? – догадался, наконец, принц. – Да? И верно, нас было одиннадцать братьев… Погоди, я перечислю их, а ты кивай, если слышала эти имена! Михаэль… Андреас… Клаус…
Я кивала, как заведенная механическая игрушка, и только на его имени – Эрвин – помотала головой.
– А сестра? У нас есть еще сестра, – произнес он, нахмурившись. – О ней Клаус тоже не говорил?
Я снова покачала головой.
– Как странно, – проговорил он, потерев лоб. – Я – понятно, не удивляюсь, что обо мне стараются вспоминать пореже, но Элиза…
«Элиза, – вспомнила я, – значит, он писал сестре. Почему же не отправил письмо? Или это был черновик?»
– У меня голова идет кругом, – признался Эрвин, – и я не знаю, с чего начать. Анна сказала, что пыталась научить тебя писать, но толку не вышло. Ты бы назвалась, если бы сумела?
Я согласно кивнула. Увы, написать свое настоящее имя я бы не смогла, а называться так, как звал меня Клаус, не желала.
– Я вижу, ты хочешь о чем-то рассказать мне, – произнес он наконец. – И, наверно, у меня получилось бы задавать тебе вопросы, на которые можно ответить только «да» или «нет», как делает Анна, если бы я мог их придумать! Если тебя тяготит немота, то меня мучит собственная глупость!
Эрвин в сердцах ударил кулаком по колену, но тут же разжал пальцы и криво усмехнулся – мол, что за несдержанность?
Воцарилось молчание, потом он сказал:
– Что ж, попробую узнать хоть что-то… Ты немая от рождения? Нет? Я так и думал… Ты лишилась голоса из-за болезни? Тоже нет? Ладно, пока оставим это… Ты не из наших краев, Анна верно поняла?
Тут я могла кивнуть – я в самом деле появилась на свет очень далеко отсюда.
– Ты, видно, благородного происхождения, – произнес Эрвин серьезно. – Ты красива, грациозна, обучена живописи и… кстати, умеешь ли ты музицировать?
Я кивнула. Еще там, во дворце Клауса, я слышала оркестр и заинтересовалась. Старый музыкант показал мне ноты, но мне они показались всего лишь закорючками. А вот арфа… арфа звучала почти так, как у меня на родине, и, немного позанимавшись, я научилась извлекать красивые созвучия из этого инструмента. Вряд ли это можно было назвать настоящей игрой, но придворным – и особенно Клаусу – моя музыка нравилась.
– И на чем же ты играешь? На клавесине? На флейте? – напряженно спросил Эрвин, будто подслушав мои мысли.
Я изобразила пальцами струнный перебор, и он снова нахмурился.
– И танцуешь ты тоже прекрасно, ведь так?
Тут уж я могла честно ответить «да» – ни у одной девушки при дворе не было такой легкой походки, никто не умел танцевать так легко и грациозно, как это делала я.