Один я здесь… - стр. 54
Когда Клаус открыл глаза, то увидел перед собой совершенно другого человека. Злобу пьяницы словно ветром сдуло, оставив лишь жалкого, убитого горем старика. Его глаза опухли от слез, челюсть сводила судорога. Кроме всего прочего, на несколько секунд его одолел сильный кашель, да такой силы, что из горла, казалось, вот-вот что-то вылезет.
Старику понадобилось время, чтобы избавиться от кашля и тихо, почти завывая прошептать:
– Сегодня ему исполнилось бы двадцать два, – говорил старик сквозь слезы. – Двадцать два года, двадцать два…
Он сел на колени, спрятал лицо в руках и горько заплакал. Клаус будто увидел этого человека впервые. Он так сильно проникся слезами старика, что захотелось обнять этого несчастного человека, но сдержался. Да и руки его все еще были крепко связаны.
Снова старика охватил приступ болезненного кашля. Прислонив руку ко рту, он поспешил выйти наружу, оставив Клауса наедине с самим собой.
11
Проснувшись ранним утром, он вспомнил события минувшей ночи словно дурной сон: пьяный старик, запах перегара, ужасный кашель, раздирающий горло. И бутылка, почти ударившаяся о его голову. Впервые с момента крушения истребителя он ощущал себя на волосок от смерти.
Он взглянул на полку. Луч солнца, выглядывающий из щели, освещал вторую банку. В это время старик обычно уходил куда-то, но перед этим, как правило, будил его и давал позавтракать.
Сегодня этого не произошло.
Если с ним что-то случилось… – подумал Клаус и тут же представил себе в голове картину, в которой он, привязанный к столбу, умирает долгой и мучительной смертью от жажды и голода. По спине тут же побежали мурашки. Не о такой смерти он мечтал, да он вообще ни о какой смерти не мечтал! Ему хотелось жить как никогда, в особенности после того, что он испытал здесь.
Надежда на спасительный отряд еще не покидала его, но с каждым днем таяла.
Но Клаус понимал, что обманывает себя. Никто сюда не придет. Никому не сдался какой-то там Клаус Остер двадцати пяти лет от роду – один из подающих большие надежды молодых пилотов во всем треклятом люфтваффе. Они найдут еще сотню таких же, а единственная память о нем будет храниться на какой-нибудь железке в виде нагрудного знака, посмертно.
Эта мысль разъярила его. Все тело сотрясалось от злобы, и он начал дергать веревку, стягивающую его руки так сильно, что та оставляла кровавые отметины на запястьях. Он бил ногой по полу, поднимая в воздух слой пыли. Захотелось орать, но крик застрял где-то в горле. Отчаянно он бился в истерике, пока накопленная за эти дни злоба не вышла из его тела целиком, подобно заразе, и он сел, опустив голову. И именно в эту секунду справа от него что-то блеснуло, будто Полярная звезда, которую он часто наблюдал во время полетов. Луч солнца коснулся кусочков стекла, лежащих на полу, и Клаус разглядел острый осколок бутылки. Он почувствовал, как сердце заколотилось быстрее.