Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - стр. 39
– И на что будешь жить до тех пор?
– Я же сказал, пойду к Тутти. Коли расскажу ей, какую штуку провернул, она меня с распростертыми объятиями примет!
– Блеск, просто блеск! – поддакнул Баркхаузен. – Раз ты пойдешь на Штеттинский, я двину на Ангальтский. Чтобы внимания не привлекать!
– Тоже неплохо придумано, Эмиль, светлая ты голова!
– Пообщаешься с людьми, – скромно сказал Баркхаузен, – так и узнаешь то да се. Век живи – век учись.
– Твоя правда! Ну, будь здоров, Эмиль!
– Будь здоров, Энно!
Некоторое время они молчали, благодушно глядя друг на друга и нет-нет прихлебывая по глоточку. Потом Баркхаузен сказал:
– Если обернешься, Энно, ну, не сию минуту, то увидишь за спиной радио, ламп, поди, штук на десять. Я бы его забрал.
– Так и бери, Эмиль! Радио завсегда сгодится, и для дома, и на продажу! Завсегда сгодится!
– Ладно, тогда давай попробуем затолкать его в чемодан, а белье вокруг распихаем.
– Прямо сейчас или сперва еще по глоточку?
– Можно и еще по глоточку, Энно. Но только по одному!
Они пропускают по глоточку, по второму и третьему, потом медленно встают и изо всех сил стараются затолкать большой десятиламповый приемник в саквояж, куда поместился бы разве что репродуктор. После нескольких настойчивых попыток Энно вздыхает:
– Никак не лезет! Оставь ты это чертово радио, Эмиль, возьми лучше чемодан с костюмами!
– Но моя Отти любит слушать радио!
– Надеюсь, ты не собираешься рассказывать своей старухе про наше дельце? Ты что-то окосел, Эмиль!
– А ты со своей Тутти? Оба вы окосели! Где она, Тутти твоя?
– Пьянствует! Да как, скажу я тебе! – Снова чирикает пробка, покинув бутылку. – Давай еще по глоточку!
– Будь здоров, Энно!
Оба пьют.
– Но радио я все-таки хочу прихватить, – продолжает Баркхаузен. – Раз эта бандура не лезет в чемодан, обвяжу ее веревкой и повешу на шею. Чтоб руки были свободны.
– Давай, старичок. Ну что, собираем манатки?
– Ага, собираем. Пора!
Но оба так и стоят, с глупой ухмылкой глядя друг на друга.
– Если вдуматься, – опять начинает Баркхаузен, – жизнь все-таки хорошая штука. Вон сколько тут отличных вещичек, – он кивает головой, – и мы можем взять что хотим, причем делаем доброе дело, забирая шмотье у жидовки, которая все это наворовала…
– Что верно, то верно, Эмиль, мы делаем доброе дело – для немецкого народа и для фюрера. Зря, что ли, он сулил нам хорошие времена.
– И свое слово фюрер держит, еще как держит, Энно!
Они растроганно, со слезами на глазах глядят друг на друга.
– А что это вы здесь делаете, а? – доносится от двери резкий голос.
Оба вздрагивают: перед ними стоит молодчик в коричневой форме.