Один день после конца света - стр. 7
Неожиданно из коридора послышались резкие грубые голоса и тут же громогласный, неудержимый и неуправляемый, похожий на неожиданный каменный обвал в горах, хохот. Конечно. Широков брезгливо поморщился, будто позабытый всеми усталый старик, обреченный каждое утро в какой-нибудь богом забытой богадельне надевать одно и тоже влажное, нечистое белье. Охотники. Они же бывшие ракетчики из БЧ-2, с момента выполнения последнего приказа, оставшиеся без своего основного занятия. Вот кто является истинным хозяином положения. Пинком открыв дверь они ввалились все сразу, наполняя помещение шумом, криком, вонью шкур и резким, как утренний свет лампы, запахом свежего пота.
– Ну что приуныли, доходяги?! А где Юрка? Где же ты, радость моя?
– Штурман! Какой курс?
Никто не засмеялся кроме самих же охотников. Но уж они хохотали так, что можно было подумать, будто эту шутку они придумали вчера, а не лет пятнадцать назад. Тем не менее большая часть присутствующих стала покорно улыбаться, почтительно поддерживая начальственный юмор.
И ничего нельзя с ними поделать. Бородатые, с гладкими и лоснящимися упитанными рожами, одетые в накидки из облезлых медвежьих шкур и с длинными ножами подводника за поясом, они выглядели просто неприлично, агрессивно живыми среди иссохших, с жидкой и нездоровой растительностью на лице, стариков. И хотя мало кому из присутствующих было больше сорока пяти, выглядели все, конечно, не лучшим образом. Такой себе дом престарелых, вот только вечный холод все никак не идет на пользу и не добавляет им лучшей сохранности.
Все прекрасно знали, что приносят охотники едва ли десятину – остальное уходит капитану и офицерам, в частном порядке, по особым каналам за особые же заслуги, так сказать. Но поди, докажи. Даже думать об этом стало опасно. Поначалу-то было не так – скованные одной уставной цепью все были бедны, но равны, тем не менее. Пусть в разных званиях и из разных БЧ, но все находились, без преувеличения, в одной лодке. Но как-то постепенно, один за другим, стали вдруг возникать “продиктованные военным временем” приказы, медленно разрушающие и подтачивающие устоявшуюся систему, основанную не столько на букве устава, сколько на взаимном уважении и традиционном для моряков взаимопонимании. Причем дело даже не в том, что парторг чуть ли не сразу потребовал себе титул Правого Капитана, хотя Ивана Михайловича, никто кроме как “командиром” или “Михалычем” не называл. Никто и не удивился, ведь парторга, как водится, на судне не особо любили, тем более, что назначен он был к нам аккурат перед этим злосчастным походом. И даже не в том, что после бунта в левом корпусе, когда часть команды отказалась нажать кнопку, некоторых не успевших запереться попросту расстреляли. В первые сутки после пуска на лодке ведь такое творилось – упаси Господь. Кормовые рули сломаны, ракетные шахты затоплены, в левом корпусе бунт, а снаружи, через 2 часа после пуска, температура упала до минус ста восьмидесяти. И еще снег. Розовый, желтый, голубоватый, наконец черный. Он шел несколько лет, постепенно меняя цвет и интенсивность, но никогда не прекращаясь совсем. Этим снегом нас всех здесь и засыпало, а от такой температуры вода быстро промерзла на несколько сот метров. Если бы не реактор, которых у нас два и, слава Богу, по одному на каждый корпус, была бы нам всем здесь вечная память.