Одержимость - стр. 49
А сейчас у него болит голова. Нужно подняться, но не хочется. Сегодня у него странное настроение.
– Доброе утро! Я уже проснулась. – Маша обнимает его и целует в щеку. Нежные шелковистые кудряшки приятно щекочут. Тонкий аромат исходит от ее волос. Голубые глаза смотрят на него с любовью. В них столько нескрываемого обожания, что Андрон уже не сердится. Как можно? Это его хрупкий белокурый ангел. Несовершенный, но преданный и приносящий удачу.
– Доброе утро, Одуванчик! – Ему нравится называть ее так. Некрасов считает, что ей совершенно не идет ее имя Мария. В нем есть что-то пафосное. Его Маша гораздо проще, доступнее. Наверное, поэтому он и придумал это прозвище.
– А я уже решила, что ты сейчас рявкнешь на меня! – Она прячет лицо у него на груди. – У тебя было сердитое лицо.
– Я маленьких не обижаю.
– Я взрослая! – Маша резко поднимает голову и обиженно надувает губки. Из нее плохая актриса. Она не умеет играть.
– Голова болит, – признается Андрон, хотя обычно он не любит жаловаться на недомогания.
– Снова? Что-то часто она у тебя болит. – Пристально вглядываясь в родные черты, Маша озабоченно вздыхает: – Не нравится мне это.
– А кому нравится? – Андрон морщится от боли. Он так и не нашел в себе силы подняться, чтобы заняться йогой.
– Таблетку принести? Солпадеин или растворимый аспирин? Что лучше?
– Нет, нет. Это мы пока отставим. – Несмотря на головную боль, Некрасов чувствует пробуждение желания. Все-таки дыхательная гимнастика в какой-то степени облегчила его состояние. Стоит ли отказываться от удовольствия? Жизнь так коротка. Он знает это на примере своих родителей. Он никогда не забывает об этом. Поэтому, превозмогая головную боль, он берет лицо Маши в ладони. Его глаза говорят за него. – Кажется, нужно принять другое лекарство, принципиально другое.
– Да-а? – В ее голубых глазах пляшут веселые чертики. Это предвестники утреннего марафона.
Андрон почувствовал, как возбуждение нарастает. К черту аспирин! А вот немного секса не помешает. Рука Маши скользнула под одеяло, недвусмысленно остановилась на набирающем силу члене. Как приятны ее прикосновения. Она чувствует это, и на ее лице блаженство. Маша знает, что в этот миг ее любимый принадлежит ей весь, без остатка. Он – ей, а она – ему.
– Я люблю тебя, Одуванчик.
– И я тебя… Как же я люблю тебя!
Некрасов так и не сделал ее своей официальной женой. Сначала в память о родителях, а потом решил, что штамп в паспорте вряд ли что-либо изменит в их отношениях. Некрасов жил в уверенности, что Машу, как и его самого, перестала беспокоить такая мелочь, как поход во дворец бракосочетания. В его понимании это – атрибут прошлого. Того, в которое он так не любит возвращаться, которое забрало его родителей. Боль не ушла, она притупилась, и теперь сосуществование с ней совместимо с жизнью. Жизнью, полной взрослых забот, в которые ему так хотелось окунуться с самого детства.