Одержимая тобой - стр. 7
Сработало. Фелиция стоит бледная и немая. Её прекрасные голубые глаза бегают по моему лицу.
– Как ты можешь? – задыхаясь, шепчет она.
– Как могла ты? – отчаянно спрашиваю я, чувствуя, как на глазах выступают слезы. – Как? Ведь ты же моя мать…
Я отворачиваюсь и бегу к своей новой жизни, в которой остаюсь совершенно одна. Фелиция не смеет окликнуть меня вновь.
Глава 4
Мою маму звали Ефросинья, но мало кто знал её настоящее имя – она его стыдилась и представлялась всем Фелицией. В нашей семье было правило: никто не смел называть маму Фросей или мамой. Все члены семьи должны были называть её только Фелиция. Поэтому слово «мама» с детства для меня не особо знакомо.
Фелиция была женщина без возраста. Её красота покоряла всех мужчин, что видели её, и почему она выбрала для второго брака моего отца, мне до сих пор не понятно. Высокая стройная красавица с белокурыми вьющимися волосами, её чуть раскосые и обрамлённые густыми длинными ресницами голубые глаза заставляли других женщин сгорать от зависти. Я гордилась тем, что внешне мы очень похожи, лишь цвет глаз и родинка над пухлыми контурными губами отличали меня от неё. Эта малость досталась мне от любимого отца, видимо, чтобы я не забывала, что мама не единственный мой родитель. Цвет моих глаз был в точности, как у отца – изумрудно-зеленый. Я никогда не встречала людей с таким чистым зеленым цветом, как у нас с папой, поэтому не удивлялась, когда собеседники слишком долго не отводили взгляда от моих глаз. Нередко я слышала предположения о контактных линзах. Но можно ли покорить столь красивую женщину необычными глазами? Не понимаю…
В целом я могу уверенно сказать, что вырастил меня отец. Мать была заядлой тусовщицей и часто пропадала на вечеринках. Мне редко приходилось видеть её рядом с собой, а когда нас навещали гости, нужно было называть её Фелицией. Лишь по ночам, когда все мы спали, а она возвращалась с очередной вечеринки, у нас получалось встретиться. Мама приходила в мою комнату, садилась на кровать и нежно касалась моего лба. От неё всегда пахло густым, тяжёлым запахом табака и спиртного вперемешку с дорогими французскими духами. Только тогда она спрашивала, как мои дела, как я себя чувствую или как прошел день. Отвлеченная ото сна, я отвечала коротко, и разговор имел мало смысла, превращаясь каждую ночь в усталую заезженную пластинку с однообразными ответами и вопросами.
Даже сейчас, когда прошло уже четыре года, как мы последний раз виделись, единственное, что напоминает мне о ней, – это отражение в зеркале. И если кто-нибудь спросит меня: «За что вы любите свою маму?» – я не смогу ответить. Наверное, должно быть стыдно признаться, но за эти четыре трудных года выживания в одиночестве я ни разу не вспомнила о её существовании. Мне двадцать два, и время, когда нельзя обойтись без её опеки, прошло.