Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - стр. 2
– Это, типа, рекорд, – говорит Вэл. – Ты как там?
Еще несколько глубоких вдохов, быстренько улыбнуться, и…
Следующий момент я люблю еще больше – когда снова ныряешь. Под водой все чувства как бы обостряются – наверное, из-за тишины и невесомости.
Вот что на самом деле нравится мне в плавании.
Первые кадры отсканированы с поляроидных снимков, но с течением времени разрешение фотографий увеличивается, а внутренний свет исчезающей женщины начинает убывать: потихоньку редеют волосы, потихоньку тускнеет взгляд, потихоньку усыхает лицо, обвисает кожа, сияющий юный водопад становится вялым ручейком – еще одна жертва в мутном болоте старости. И мне не столько грустно, сколько тоскливо, будто следишь, как тонет камень, которому не суждено достичь дна.
Каждый день все сорок лет.
Я посмотрел это видео уже больше сотни раз: вечером перед сном, утром перед школой, в библиотеке во время обеда, на телефоне посреди урока, мысленно в промежутках, – я прокручиваю в голове исчезающую женщину, как навязчивую песенку, снова и снова, и после каждого просмотра клянусь, что больше не вернусь к ней. Но, как неисправимый человек-бумеранг, всегда возвращаюсь.
Двенадцать минут на экране умирает человек. Здесь нет насилия, нет ничего аморального или постыдного, с ней не происходит ничего такого, чего со временем не случится со всеми нами. Ролик называется «Исследование процесса старения», но это обманка. Женщина не стареет, она исчезает на глазах. Я смотрю и не могу оторваться.
А вот и неизбежный толчок в плечо.
Пора вернуться в мир дыхания.
2. хрупкий треугольник
– Ну блин, Ной! Ты, что ли, утопиться пытаешься? – Вэл на надувном матрасе посреди бассейна потягивает нечто вроде дайкири домашнего приготовления; на лице огромные темные очки.
– Реально, – говорит Алан, закидывая в рот пригоршню карамельного попкорна. Он не расстается с этим жестяным ведерком (на котором картинка – резвящиеся в заснеженном лесу олени) с самого обеда. – Треугольник у нас очень хрупкий, йо. Если ты утонешь, вся система полетит к чертям.
Валерия и Алан Роса-Хаас – близнецы. Их дом в двух шагах от нашего, к тому же у них есть замечательный бассейн, а мистер и миссис Роса-Хаас редко бывают дома, так что сами понимаете.
С Аланом я познакомился сразу же после нашего переезда в Айвертон. Ему, как и мне, было двенадцать лет, он пришел к нам в гости, играл у меня в комнате и вдруг сообщил, что считает себя геем, ну и я такой: «Э-э… ну ладно», а он: «Ну, типа, вот…» – короче, полный дурдом. Потом он велел мне никому не рассказывать, и я пообещал, что не буду. А он говорит: «Если проболтаешься, я твоего хомяка обоссу». В то время у меня жил ревматичный хомяк по кличке Голиаф, и мне, конечно, не улыбалось, чтобы на него мочился какой-то левый чувак, поэтому я поклялся Алану, что буду держать рот на замке. Позже я узнал, что стал первым, кому Алан открылся, хотя в двенадцатилетнем возрасте я и понятия не имел, насколько это важный шаг. Тогда я думал только о том, что моему хомяку грозит опасность. Я даже спросил Алана, почему нельзя никому рассказывать, и он заявил, что я все равно не пойму. Через пару лет он совершил настоящий каминг-аут, и ребята обзывали его ужасными словами, отскакивали на километр, сталкиваясь с ним в коридорах, садились подальше от него в столовке – не все, но очень многие, – и вот тут я понял, до чего он был прав.