Очарованные Енисеем - стр. 31
Настала тишина. Только приречное куличьё не смолкало: свистели перевозчики, да мородунка, покрикивая, бегала по листвени, уходящей в воду. Ещё какая-то птичка монотонно свистела и не смолкала, пока мы разбирали груз и спускали лодку. Такой позывки я не слыхал и, заведя мотор, поехал в её сторону. За поворотом, свесив ноги с бережка, сидели два молодых старовера и дули в самодельные тальниковые дудочки. С одним из них я как-то летел на рейсовом вертолёте. Звали его Фаддей Москвичёв. Второго, незнакомого, – Микола Большаков. Оба были из Кузьмовки, деревни на Подкаменной Тунгуске. Ловили сетями хариуса и, завидя вертолёт, испугались инспекции, поэтому сидели и выжидали, подманивали… Мы опешили, в диком месте уткнувшись в людей, а у ребят с плеч гора упала, хотя планы устроить заповедник на их речке встревожили. Мы мгновенно сдружились, переехали к ним в избушку и вместе проверяли сети и пороли рыбу.
Микола был покрупней и видный, с рубленым на клин лицом, похожий на Васильевского «Северного орла», но не такой картинный. Бородка слабая, и волосы, как у князя, только что ремешком не подвязаны. Фаддей наоборот – щёки яблочками розовыми, глаза большие и будто надутые ветром. Бородка тоже небогатая и мшистая. Фаддея я знал и больше к нему тяготел.
Было в нём что-то подкупающе-располагающее. Какая-то прямота, неприятие лишних слов. Фаддей долгое время был для меня образом, образцом, носителем сибирского духа. В ту пору Сибирь ещё не открылась во всём многообразии и заповедности характеров.
«Только с “буранов” на “вихри́” пересели» – весело доложил Фаддей картину деревенской жизни, и от этой дружности, повальности пересадки дивно пахнуло остатком зимней свежести, снежных плешин на сопках… И добавил про чистку хариуса: «Ну что – погреемся?» Хайрюзóв мы пороли, надавив с боков на брюхо, дав натяжку, чтоб легче рассечь, полоснуть. Частенько в разрезе ярко рыжела рассыпчатая икра. Икру солили в банке, а печёнки жарили на костре в сковородке. Я сказал, что знаю про Кузьмовку, что в Борском порту видел кузьмовского деда: «Такой осанистый». «Да, – Фаддей назвал имя и сказал, протяжно выдохнув: – Нет уже этого деда».
Фаддей великолепно включал на «вихре» скорость. Все делали так: левой рукой держали газ, а правой досылали чёрный грибок реверса. Фаддей одной левой, не отпуская румпеля, мягко втыкал его пяткой той же ладони. Не глядя. И, дав газу, уносился. Я потом долго дорабатывал, добивался ладности этого невозмутимого движения.
Отец и братья Фаддея жили в деревне Чулково на Енисее. К ним, точнее, к их отцу ездил в семидесятых годах красноярский писатель Михаил Семёнович Перевозчиков, работавший над книгой о старообрядцах. В Мирном он останавливался пить чай. Рассказывал про Астафьева, называя «Витькой».