Объяснение в убийстве. Женский роман с мужскими комментариями - стр. 9
Изуродованное тело этой женщины трудно описать. Она распахивает передо мной домашний халат, и я вижу, что она изрезана вдоль и поперёк. В центре живота вместо кожи – тоненькая плёнка, через которую можно наблюдать, что происходит внутри.
– Соседи говорили: что она всё по больницам, здоровая ведь женщина, – продолжает свой рассказ Нина Арсеньевна. – А я выйду из дома, живот пелёнкой затяну, натяну плащик вместе с улыбкой, выпрямлюсь и иду, со всеми здороваюсь, за угол сверну и только тогда: «Ой!». Никому ведь незачем знать, каково мне на самом деле. Началось всё это двенадцать лет назад. Непроходимость. Вышла домой после операции (теперь этот хирург – известнейший в крае), съела две вареные картошки – заворот кишок. Соседка выскочила вместе со мной на улицу, дома я скорой дожидаться не могла, и до её приезда каталась по траве. «Нет у вас непроходимости, – сказали мне семь хирургов сразу. – Вы просто напуганы». В госпитализации отказали. Я с ума сходила от боли. Бросаюсь к заву хирургическим отделением: «Вы тут главный, помогите!». – «А вы рентген делали?» И тут я упала… Вторая операция длилась четыре с половиной часа и без общего наркоза… Я терпеливая, стонала тихо.
В палате восемь коек и три тумбочки. Я провела в ней несколько месяцев, всё это время со мной сидела свекровь. Она меня любила. Я ведь работящая, весёлая была. Ей уже семьдесят пять было. Сидит-сидит ночью у моей кровати на стуле, да и упадёт на пол. Плакала всё: «Да за что ж тебе такое, дочка! Лучше бы я умерла». А у меня пневмония, абсцесс лёгкого, брюшина распалась. Питание – капельница, в нос – кислород, в животе – трубочка, которая через неделю после операции провалилась. Я плачу: «Мама, я на части распадаюсь. Смотрите Риту».
Выписали меня из больницы как безнадёжную. Домой – умирать. Я уж и деньги отложила на похороны. А всё улыбалась. Потом такое дикое желание было стянуть горло и повеситься на бинтах, так, думаю, и застынет на лице навечно эта натянутая на него улыбка. Ритка прибежит домой со школы: «Папа, мама ещё не умерла?».
Появилась я в больнице снова, как приведение. Там на меня, как на него, и смотрели. Стою в бурках каких-то, сапог натянуть не могла, бледная, а всё живая. Ритка плачет: «Дядя доктор, спасите маму. У всех мамы есть, а у меня не будет». Профессор сказал: «Постараюсь, и, может, она ещё купит тебе на свадьбу перстенёк». Так и вышло.
Почитать мою историю болезни – сплошной роман. Меня только на кафедре студентам показывать. Оно, конечно, болезнь не красит. У меня ведь коса в руку была, на гитаре играла, в хоре пела. А после того, как пролежала полтора года, волосы вытерлись на голове. Ходить заново училась. И всё же старалась оставаться женщиной. В больнице ты не человек, ты просто больной. Это и имя твоё, и кличка, и социальное положение. И выглядеть ты должен соответственно. А я, видите ли, всё прихорашивалась. Причешусь, подкрашусь…