Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман - стр. 93
– Ой, деточка, прости, едва не обожгла тебя сигаретой!
– Мадам Готье! Извините, это я виновата…
– Ну что ты, наверное, просто немного утомилась.
– Да, пожалуй.
– Я собираюсь домой, и меня подвезет один мой старый приятель, поедем с нами.
– Спасибо, если это удобно…
– Конечно! Пойду попрощаюсь с хозяином галереи…
Мадам Готье вернулась обратно под ручку с Артуром.
– Ну вот, Артур нас и отвезет.
Эмма и Артур в недоумении смотрели друг на друга.
– Не знала, что вы знакомы с мадам Готье.
– И я не знал, что вы…
– Конечно, мальчик, ты же не был в моей новой квартире! Мы с мадемуазель Трево – добрые соседи! Пойдемте, дорогие мои, бабуля Готье едва держится на ногах.
___________
По дороге Бабуля пересказывала городские сплетни, а Эммануэль ловила в зеркале короткие взгляды Артура. Ночной город смыл с их лиц удушливый румянец многолюдного сборища, и тишина, остававшаяся тишиной даже в смеси с воркованием старой дамы, успокаивала и растворяла раздраженную ревность, которая была основным коктейлем этого вечера.
– Если хочешь, заходи ко мне, когда проводишь мадемуазель Трево!
Артур кивнул, и бабуля Готье ушла в свой подъезд.
– Вы прекрасно играли, я и не думала, что вы увлекаетесь музыкой, – задумчиво произнесла девушка, когда они остались вдвоем.
– Спасибо, нет, не то чтобы увлекаюсь, и вообще на людях не играю, но…
– Но брат вас упросил, и вы не смогли отказать ему, потому что очень любите.
– То, что я иногда играю, это его заслуга…
– Как это? Расскажите.
– В пять лет меня усадили за инструмент, чтобы немного утихомирить. Два года я занимался из-под палки, потом несколько лет вообще не подходил к фортепьяно, потом снова начал уже по настойчивой просьбе родителей, но вскоре мне это осточертело, и я заявил, что не буду играть. Тогда Роланд начал долбить меня, чтобы я не смел бросать, потому что у меня «бегают пальцы», так это у них называется. У Роланда пальцы отказывались бегать наотрез – у него просто сводило руки, когда он играл всякие упражнения, ему прописали какое-то лечение от этого, но он решил, что промучился с фортепьяно достаточно и больше не хочет. А на меня наседал постоянно. Не знаю, почему, наверное, из-за лени, мне всегда не нравилось разбирать и учить произведения, написанные кем-то, хотя слушал я их с удовольствием. Но изо дня в день повторять одно и то же, когда, например, вчера у меня было плохое настроение, и минорная музыка ему соответствовала, а сегодня мне весело, и я не хочу воспроизводить эту заунывную мелодию, – это мне претило. Он убедил меня в том, что необязательно играть то, что в нотах. Садился рядом со мной и ставил вместо нот какую-нибудь картинку, чтобы я сыграл ее, или даже клал какой-то предмет. Это было забавно, он начинал надо мной издеваться, ну и я в долгу не оставался, так что… чего только я не играл – шоколадок, рыбьих скелетов, дождевых червей, учебников по математике. Он был прав, я понял, что могу играть все, что захочу. Чаще всего слушать это было невозможно, но иногда получалось что-то гармоничное, вот так это все и началось.