Обрез (сборник) - стр. 4

Но Гайдар действительно ничего не боялся. Ни в Гражданскую, ни на «гражданке».

Он держал удар, когда критика свирепо, по нескольку лет кряду крушила его светлые веселые истории о юности, войне, о голубой чашке…

Стоически переносил болезнь – чудовищные головные боли, от которых было одно спасение – бритва, и он резал сам себя, новой мукой заглушая ад в контуженной голове.

Дважды звонил наркому внутренних дел Ежову, чтоб выгородить бывшую жену, жестокую Лию Соломянскую, арестованную «врагиню народа», – звонил, чтобы защитить ту, что превратила для него Тимура в орудие пытки: Гайдар, тоскуя, месяцами не видел сына.

Не раскис, ожидая скорого ареста в 1938-м, когда после доноса рассыпали типографский набор «Судьбы барабанщика». В тот период он, осознавая свою «зачумленность», предусмотрительно отгородился от друзей – чтоб не «заразить».

Гайдар не боялся до самого последнего своего дня, 26 октября 1941 года, когда под Леплявой на железнодорожной насыпи, предупреждая партизан о засаде, подставил свое сердце пулеметной очереди.

Буквенно-генетический код всех гайдаровских текстов: «Не бойся!»

Переводчик и поэт Самуил Яковлевич Маршак в свое время отозвался о Мальчише эпитетом «отвратительный»…

В высшей степени предвзятая оценка. Как лирик, он не мог не чувствовать мертвящей величественной красоты этой сказки. И это Маршак, который превосходно разбирался в природе мальчиков: «Из чего только сделаны?» И откуда бы иначе взялась мудрая фраза старого пикта: «Мальчику жизни не жалко, гибель ему нипочем»?

Маршак все оценил, просто оробел перед детской отвагой и великим подвигом самопожертвования. Старость эгоистична и труслива. Маршак – по-стариковски – разозлился на Гайдара:

Я, уже будучи недалеким, самовлюбленным выпускником филфака, напрочь позабыв о моем первом детском восторге, отзывался о «Мальчише и Военной Тайне» циничными словами: «некрофилический пафос». Называл «самой готической историей в советской литературе». Задавался саркастическим вопросом, почему не развилось массовое движение «Кибальчишей», мрачных постсоветских готов в красноармейских одеждах. Можно ли вообразить себе что-либо более готичное, чем буденовка – остроконечный суконный шлем с алым пентаклем, френч или шинель с красными клапанами-разговорами?

Неужели я тогда не понимал, что Гайдар не учил умирать? Стоя на страже впечатлительной детской души, он просто учил жить так, чтобы не бояться смерти.

На территории послевоенного советского детства Гайдар был почитаемым божеством Красного Пантеона. Вторым, после Ленина, отвечавшим за любовь к детям. При этом было не совсем ясно, чем ленинское кормление в Горках по любвеобильности превышает грандиозные, на всю страну, педагогические заслуги повести о «Тимуре и его команде». Да что тут говорить – тимуровское движение фактически не уступало по размаху пионерскому!