Образок - стр. 22
Нюрка выделила часть нам с Витей, часть съела сама, а остальное отправила в деревню – матери. На следующий месяц мы тоже очень ждали посылку, Нюра даже ходила на почту – думала, может, там задержали. Но посылок больше не было. Ни тогда, ни после.
Когда голова у Нюры прошла, мы с нею, оставшись вечером одни, находили по злополучной радиоле какую-нибудь народную музыку и принимались плясать на пари – кто кого. Один раз и я победила. Или пели. Нюрка, лежа на диване, сильным, надтреснутым голосом выводила:
«Зачем, зачем
На белом свете
Есть безответная любовь?..»
А я подтягивала ей своим срывающимся «первым» голоском. С тех пор я страстно люблю русские песни, даже с самыми дурацкими словами.
Однако я почти ничего не сказала о моем брате – о Вите. Он старше меня на целых девять лет. Ему со мной, пока я не выросла, было скучно, и мне с ним поэтому – тоже. Я лучше помню его приятелей того времени, чем его самого. Любить я его стала гораздо позже, тогда, когда он вспомнил, что у него, оказывается, есть сестра. Представляю себе, как он, наверное, удивился.
В мои же пять-шесть лет мы с ним даже редко виделись. А если и виделись, радости особой это не доставляло, наоборот, одни огорчения.
Витя почти каждый вечер уходил из дома, и родители часто не знали – куда. И вот мама предложила купить ту самую настоящую большую радиолу, чтобы Витя сидел дома и слушал радио или ставил бы пластинки.
Действительно, когда у нас появилась новенькая «Сакта», Витя весь вечер проторчал около нее. Мне тоже нравилось нажимать белые гладкие клавиши (тетя Наташа еще спросила, зачем мы сахар на новую вещь положили), вертеть ручки, следить за миганием зеленого глазка с живым черным зрачком. И хоть я не знала тогда, люблю я Витю или нет, все же мне приятно было, что мы с ним вместе сидим и слушаем радио.
Я стала громко смеяться и выкрикивать всякие глупости. Витя сказал, чтобы я заткнулась, но мне было весело, и даже слезы на глазах выступили от счастья. И тут Витя бросил в меня спичечным коробком. Коробок был пустой, и мне совсем не было больно, но я ревела весь вечер и, по-моему, почти всю ночь, потому что слышала, как легла Нюра и у родителей, за перегородкой, все затихло.
Тогда я тихонько встала, оделась и пошла гулять по комнате, ступая еле-еле, больше всего на свете боясь кого-нибудь разбудить. Я прокралась к зеркалу, перед которым на полочке стояли мамины духи и помада. Я надушила себе волосы и накрасила губы, потом подошла к окну и стала глядеть на улицу. Там было тихо-тихо, листья деревьев молча блестели под фонарями и казались мне похожими на осколки зеленой керамической вазы, которую подарили маме на работе в день моего рождения.