Обратная сторона луны - стр. 8
Ачхут
Молодые родители, устав слоняться по вокзалу в ожидании поезда, подвели к ней сына-дошкольника, наудачу. Обычно к ней приезжали по записи, но утро выдалось пустое. При виде коротко стриженной головы сердце сжалось в комок. Незаметно скрестила безымянный и мизинец, провела еще крепкой, сухой пятерней по густым волосам, отводя от себя сглаз. Взяла детскую кисть, прочертила по ладошке пальцем. Мальчишка зажмурился от щекотки и засмеялся. Сильно вдохнула, и вдруг дыхание остановилось, словно на нее напали. Увидела. Его теплая рука не согрела вмиг остывшие пальцы.
– Ачхут, – едва прошептала.
Выдохнула с трудом. Воздух коснулся его длинных ресниц. Шипящее и непонятное слово напугало, губы парнишки дрогнули.
И решилась, как в омут бросилась.
– Большой будет человек, – соврала родителям, еле сдержав дрожь в голосе.
Папаша расщедрился, протянул стодолларовую бумажку. Взяла молча, проводила их взглядом, беззаботных и веселых. Мальчишка уже держал родителей за руки и прыгал по квадратикам пола. Только по черным! Когда видеши смешались с толпой, встала со стула, пошла. Цыганки потом уберут ее стул. Прошла мимо них – Лалы, Брии, Наты – как сквозь строй милиционеров, что уводили отца в тридцать девятом. Ни слова не сказала, губы сковало льдом.
До отхода поезда на Балахонье спряталась в каком-то закутке.
В купе легла на нижнюю полку, накрылась одеялом. Смежила веки, но не спала, боялась заснуть.
В купе зашли парень с девчонкой. Юные, лет по шестнадцать, лица накрашены мелом, ресницы и брови сильно зачернены, под глазами – синяки. У обоих. И ногти длинные, покрытые черным лаком. Черные плащи до пола, у парня бритые виски, у девчонки тоже. На груди амулеты в два ряда, запястья в татуировках-браслетах, похожих на письмена чернокнижников.
Мальчишка предъявил билет на нижнюю полку. Так было не по закону. Не могла она лежать выше мужчины, даже если он и видеши – чужой. Превозмогла себя, разжала губы:
– Милый человек, приболела я, уступи.
– Без проблем, засплю наверху.
Теперь все было правильно, она вздохнула и отвернулась к стенке.
– Теть, – пристала девчонка, – может, покушаете с нами, а потом погадаете? На смерть!
– Не умею я.
– Ну да, вы ж всегда на Павелецком гадаете. Я сколько раз хотела подойти, да почему-то боялась.
– И правильно делала. Зачем тебе смерть? Живи, любись со своим человеком.
Парень серьезно пояснил:
– Мы, бабуля, готы. Мы смерть зовем, потому что жизнь – только маленький полустанок, а мы на нем путники, ждущие своего поезда.
– Смерть сама приходит. Звать нельзя, грех.
Накрылась одеялом с головой, дала понять, что говорить больше не станет. Молодые ели шаурму и шушукались. Потом целовались. Какая им смерть? Не будь ее здесь, петушок бы курочку потоптал. Хотя, может, и нет, похоже, целая еще, робеет.