Обняться, чтобы уцелеть - стр. 2
«Может, и правда это хорошая идея – поселиться в таком старом доме? – подумал с усмешкой Голубев. – По сравнению с ним я щенок. Ну что такое мои пятьдесят семь на фоне вечности? Этому особняку как минимум втрое больше…»
Ему захотелось поделиться своими мыслями с Олесей, но он не стал этого делать.
– Когда, вы говорите, был построен дом?
Ответить девушка не успела – в кармане его пиджака запиликал мобильник.
– Леонид Николаевич, это вас с телевидения беспокоят, – пропел голос, настолько манерный, что Голубев даже не сумел понять, кто с ним говорит – мужчина или женщина. – Хочу напомнить, что мы ждем вас сегодня в «Останкино», в семнадцать ноль-ноль, на съемки ток-шоу.
– Да, помню. Буду, – отрывисто отвечал Леонид.
Среди всей этой показухи телевидение он, пожалуй, не любил более всего. Ему трудно было в этом признаться даже себе, но держаться перед камерой спокойно Голубев так и не научился. Сколько уже было этих передач – а все равно каждый раз колени дрожали, голос срывался, а лоб и ладони были липкими. Приходилось держать себя в руках, тщательно скрывать неуверенность и в сотый раз принимать участие в беседе о проблемах производства в России, снова и снова выслушивать смертельно надоевшие вопросы о том, как ему, владельцу одного из немногих действительно процветающих отечественных промышленных предприятий, удается удерживать свое детище на плаву. В зависимости от типа передачи Голубев то долго и подробно рассказывал, оперируя схемами и цифрами, то ограничивался заранее заготовленным кратким и остроумным замечанием, но про себя знал единственно верный ответ, который никогда не озвучивал: разве может не принести успех дело, которому ты посвятил себя целиком? Его предприятие, которое он продолжал называть для себя Заводом – хотя оно вот уже много лет как разрослось в огромную холдинговую структуру, включавшую не только производственный комбинат, но и крупную проектно-инвестиционную компанию, надежный банк, разветвленную сеть реализации, – было для него не просто работой. Долгое время вся его жизнь заключалась только в этом. Завод занимал все время бодрствования Голубева и даже снился, заменил семью, друзей и хобби. Так было до тех пор, пока в один совсем не прекрасный день Леонид, стоя перед зеркалом в ванной, вдруг с ужасом осознал, что как-то быстро и совершенно незаметно для себя состарился. Подтверждением тому стало не только его седое и обрюзгшее отражение в зеркале. Вдруг начала подводить память, испортились сон и аппетит, пропали силы во всех смыслах этого выражения и, в довершение всех бед, резко ухудшилось здоровье. Возраст напоминал о себе все чаще и бестактнее – несколько раз Голубева прямо со службы, после трудных переговоров или бурного заседания, увозили в больницу на «Скорой помощи». Врачи обнаружили целый букет недугов: гипертонию, сосудистые заболевания и, самое неприятное, спазмы головного мозга. Последний приступ был особенно тяжелым. Леонид еле выкарабкался и, вняв наконец настойчивым рекомендациям врачей, недвусмысленно указывавшим на серьезность положения, изменил привычный образ жизни. Не сразу, конечно, – поэтапно. Потихоньку он начал отходить от дел, перекладывать часть обязанностей на плечи помощников и заместителей, стал бывать на Заводе все реже и реже. Первое время, находясь вдали от своего детища, от привычного стола и кресла в родном кабинете, от зала заседаний с отделанными темным дубом стенами, от «конторы» – выстроенного еще в позапрошлом веке здания, где находилась администрация, от шумных грохочущих цехов, он чувствовал себя крайне неуютно, не зная, куда деваться и чем заняться. Вне Завода родной провинциальный город казался скучен и бесполезен. Леонид захандрил и впал в депрессию. Не радовали ни путешествия, ни покупка виллы на берегу Адриатического моря, ни строительство яхты – на душе становилось все сквернее. Но неожиданно выручила Москва, где активно развивалось и столь же активно работало представительство его компании. Только в Москве, в ее суматохе и блеске, он, как ни странно, чувствовал себя вполне комфортно и, погружаясь с головой в столичную суету, напрочь забывал обо всех своих проблемах. Здесь все выглядело как-то по-другому, здесь в нем просыпалась жажда жизни. И Голубев зачастил в столицу. Поездки «в люди», как он это называл, становились все более регулярными и длительными, и в какой-то момент ему надоело таскаться по отелям и съемным квартирам. Леонид решил обзавестись собственным жильем и окончательно осесть в Первопрестольной.