Обман - стр. 63

Кухню освещала единственная лампочка без абажура и плафона, хотя торшер, стоящий возле раскладушки, и лежащая на ней «Краткая история времени» свидетельствовали о том, что Эмили не прочь почитать на досуге – если, конечно, считать книги по астрофизике подходящими для развлекательного чтения, – лежа в постели и включив дополнительное освещение. На раскладушке лежали расстеленный спальный мешок и пухлая подушка, на наволочке которой было изображение Снуппи и Вудстока, выглядывающих из своей собачьей будки, летящей над полями Франции во время Первой мировой войны.

Это было более чем странное жилище – ничего более странного Барбара и вообразить не могла, хотя полагала, что достаточно хорошо узнала Эмили за время их совместной жизни в Мейдстоне. Если бы ей поручили изобразить то, что окружает в жизни старшего инспектора уголовной полиции, на манер того, как это делают археологи при раскопках, это был бы некий набор строгих современных вещей из стекла, металла и камня.

Эмили, казалось, прочитала ее мысли; она бросила на столешницу мойки парусиновую сумку и, заложив руки в карманы, склонилась над ней.

– Это отвлекает меня от работы, – сказала она. – Когда я закончу ремонт этого дома, возьмусь за ремонт другого. Это и регулярное траханье с мужчиной, который мне по душе, поддерживают меня в здравом уме. – Она тряхнула головой. – Я не спросила, как твоя мать, Барб?

– В смысле здравомыслия… или в другом смысле?

– Прости, я имела в виду совсем не это.

– Я не обиделась. Не извиняйся.

– Вы по-прежнему живете вместе?

– Я бы этого не вынесла.

Посвящая подругу в подробности о том, как обрекла мать на уединенную несвободную жизнь на съемной квартире в социальном доме, Барбара опять почувствовала то же самое, что и всегда, когда с неохотой рассказывала об этом: свою вину, неблагодарность, эгоизм, жестокость. Какое значение имеет то, что мать окружена сейчас большей заботой, чем тогда, когда она жила с ней? Мать есть мать. Барбара всегда будет у нее в долгу за то, что мать подарила ей жизнь, несмотря на то, что ни один ребенок не признает этого долга.

– Понимаю, как тебе было тяжело, – сказала Эмили, когда Барбара закончила. – Это решение далось тебе нелегко.

– Ты права. И я все еще чувствую за собой долг и плачу за это.

– За что «за это»?

– Не знаю. Может, за жизнь.

Эмили задумчиво кивнула. Ее пристальный взгляд застыл на Барбаре, и под ним та чувствовала, как ее лицо под повязкой нестерпимо горит и чешется. Было немилосердно жарко, и хотя единственное окно было открыто – окно это, непонятно почему, было выкрашено черной краской, – никакой, даже самый слабый ветерок не залетал в кухню.