Обитель - стр. 103
Потрошить посылку на виду у всех Артём посчитал совсем лишним, но удержаться от того, чтоб съесть конской колбасы, не смог.
Откусил раз, откусил два – и встретился глазами с Жаброй. Тот выглядел обескураженно.
Артём не стал отводить взгляда и яростно оторвал зубами ещё кусок колбасы. Не глядя порыл рукой в мешке, нашёл по запаху связку сушёных яблок – достал и закусил колбасу ими.
Жабра поманил Артёма, указав на двери в коридор.
Тот со счастливой улыбкой кивнул: иду, иду немедленно, дорогой товарищ.
– Не ходи никуда, милый, – позвал его владычка, но было поздно. Артём так и вышел в коридор с колбасой и яблоками.
– Ты не понял, фраер… – начал Жабра.
– Как же не понял, – удивился Артём. – Всё я понял.
Связку яблок он взял в зубы, чтоб не мешали.
Жабра ловко нырнул от первого удара, но второй – с левой – поймал. Незадача состояла в том, что в левой была ещё и колбаса, и удар был слабый. Ответный Артём получил по рёбрам – кажется, Жабра понимал, куда бьёт. Было так больно, словно одно ребро отломилось и воткнулось куда-то в самую нежную мякоть.
Артёма повело. Он выплюнул яблоки. В глазах отекало. Жабра норовил теперь попасть в висок, причём пальцы держал, как птица – когти.
“Он нитки на виске хочет развязать… – с дурашливым страхом осознал Артём. – Развяжет нитку, и башка моя… как ботинок… раззявится… всё вывалится…”
Яблоки под ногами хрустели.
Кто-то выскочил из палаты, зашумел: “Эй! Дурни! Эй!”
Артём заметил, как монах идёт по коридору, в руке полено – тоже по их душу.
Пугнул левой, ушёл от удара под рукой Жабры так, что оказался у него за спиной, и всадил ему правой, крюком, в затылок.
Дверь в палату была открыта, и Жабра туда влетел и загрохотал где-то там.
Артём подхватил с пола колбасу, яблоки было уже не собрать, и поспешил вослед за Жаброй.
Монах, поняв, что не поспевает, с размаху кинул поленом – как будто всю жизнь жил с ним и ненавидел его и вот решил выбросить.
Полено ударилось в стену так, что треснуло.
Температура опять была высокая.
Зато спал как рыба во льду: крепко, не слыша ничего, никого не помня.
Утром набрал съестного – понёс владычке Иоанну.
– Ничего не надо, милый, – печально отнекивался он. – Вот дай побирушке. А мне ничего не надо. Чем я тебе отплачу, милый? Я беру, только когда других могу угостить, – а тут ты сам всех можешь покормить, кого хочешь. Не буду ж я при тебе дары твоей мамки отдавать другим в палате? Нехорошо получится. Иди лучше сам покорми, кого меньше всего хотел бы обрадовать: теперь уже можно, теперь ты его победил, будь же добр к нему, тебе это к лицу, милый.