Оазис человечности - стр. 59
Наконец, Аврора вышла из оцепенения и пробудилась к жизни, сумев освободиться из плена мыслей, что сковывали и обездвиживали. Глаза на краткий миг замерли, но вновь ожили, полные решимости. Она приняла как данное то, что произошло, и нашла ответ, который могла принять. А уж верный он окажется или нет – то покажет жизнь.
– Позволь мне спросить еще одно, Квинт, только одно… – ее слова оборвались на полуслове и потонули в тишине ночи.
Аврора искала ту смелость, что позволяет совершать такие поступки, перед которыми остальные люди немеют.
– Ты упоминал о своем горе, мой друг, но не поведал о нем, что острою стрелою вонзилось мне в сердце и лишило меня понимания той страшной опасности, которая, по твоим словам, как Дамоклов меч, висит надо мною. Если это в моих силах, то я готова помогать тебе со всем рвением, на которое способна моя душа, лишь бы твоя боль стала меньше!
Лукавила она или нет – вот какие мысли мелькали в голове Квинта: разве могла эта столь сведущая в любви девушка быть такой наивной и не разгадать причин его горя, она знала о его любви и слышала его неоднократные признания? Разве могла она быть столь чистой и простодушной, чтобы не почувствовать на своей руке тепло его любви, не услышать шепот его сердца, звучащий лишь для нее одной, дыхание, что насыщает воздух тем заметным ароматом, от которого можно прийти к безумию так же легко, как попасть в немилость к императору по пустяковому доносу, лишиться самой сущности, с радостью отдав все на алтарь любви? Столь нежное создание просто не могло не быть дочерью богини – Квинт в этом был целиком убежден.
– Аврора… Аврора, – шепотом произнес он, и та сила и выразительность, которая звучала в его голосе всего несколько минут назад, вмиг пропала. Он словно боялся потушить неосторожным дыханием свечу в лампаде, что освещала комнату, бросая на все неестественные причудливые фантомы. – Это мое горе, которое никогда не станет моей радостью, и я никогда не смогу узнать заветного чувства. Это мое горе, которое никогда не пройдет, которое будет жить во мне скорбящей тенью, делая светлое темным, радостное – печальным, верное – безнадежным. Это моя безудержная скорбь – о том, что могло бы быть, но чего никогда не произойдет. И чем скорее я приму это как данность – тем быстрей должно пройти это мое страдание. Я постоянно уверяю себя в этом, но эти уверения – лишь бесплодные попытки убедиться в том, что сказка не может стать жизнью. Это моя судьба. Это моя воля!
Квинт казался безутешным, настолько его горе было нескрываемым и живым. Видно было, как кровоточит его сердце от этого.