О себе и о других - стр. 13

Софийская и Торговая стороны сообщались двумя способами. Существовали наведенный саперами в 1944 году деревянный мост с надписью на въезде «Езда по мосту шагом» и городской перевоз в виде полученного по репарациям финского пароходика «Экстра» постройки конца XIX века, который непрерывно бегал от одного берега к другому, перевозя за небольшую плату всех желающих. Экспедиционная песня 1947 года начиналась словами: «Раскинулся Волхов широко. По Волхову “Экстра” бежит. Как вспомнишь, вздохнешь ты глубоко, слеза на глаза набежит».

База экспедиции находилась в Детинце, а главный раскоп – на противоположном берегу Волхова. Запоминались связанные с постоянной нуждой в переправе эпизоды. Например, такой:

Колчин: Валя Берестов! Бегите на «Экстру» и с той же «Экстрой» возвращайтесь обратно!

Берестов: Бегу, Борис Александрович!

Колчин: Остановитесь! Вы же не спросили, зачем надо бежать на «Экстру»!

Боже, какие же мы были голодные! – и от молодости, и от эпохи, еще не отменившей продовольственных карточек.

Олеся Баташева вспоминает, как в довоенном детстве мама сажала ее маленькую к столу и говорила: «Кушай, Олесенька! Как животик достанет до стола, тогда кончай!» Естественная реакция коллектива слушателей – единогласный голодный стон.

Голодный разум рисовал аппетитные картины пищевых натюрмортов. Однажды надумали вспоминать стихи на заданную тему. Особой реакции не вызвал Державин с его шекснинской стерлядью, каймаком и плодами, смеющимися среди корзин… Объекты державинского гурманства нам ни о чем не говорили. Но пушкинское «Еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет» повергло в исступление.

Вспоминается эпизод, прямо связанный с неистребимым аппетитом. Около Чудинцевского раскопа остановил повозку некий мужчина деревенского вида, поспрашивал, зачем это нам старые черепки, а потом обозначил настоящую цель своей остановки. На краю раскопа лежала груда валунов, вытащенных из-под фундамента разрушенного войной дома. «Мне бы эти булыжники для хозяйства!» – мечтательно произнес мужчина. Мерперт моментально отозвался обменять валуны на сало. Мужчина тут же согласился. Мы помогли ему загрузить телегу и продолжали свою работу, мечтательно улыбаясь. Больше мы ни этого мужчины, ни его лошади не видели.

Должен с полной ответственностью констатировать, что, еще не зная привычного нынешнему уху термина «берестяная грамота», мы уже в первый год послевоенных раскопок с трепетом развертывали раскопную бересту, мечтая увидеть на ней древние надписи. Артемий Владимирович любил цитировать сообщение Епифаниева «Жития Сергия Радонежского» о берестяных книгах и берестяных «хартиях», призывая нас быть особенно внимательными. Никто, правда, не предугадывал, что надписи будут процарапанными. Думали о возможности обнаружить лишь чудом сохранившиеся чернильные тексты. До звездного часа новгородской археологии оставалось еще четыре года!