О, как убийственно мы любим… - стр. 17
– Ульянка, где же ты? Пойдем уже, люди ждут!
– Нет, Мотя, ты иди, а я не пойду, – тихо прислонилась к косяку двери его жена.
– Как это ты не пойдешь? – аж вскинулся Матвей. – Я что – один пойду на праздник? Я что – парень, что ли?
– Ты у меня сегодня такой красивый, – подошла и ласково прижалась к его сильному плечу Ульяна. – А я – что? У меня вот даже и одеть нечего… Что я буду тебя позорить своим рваньем?..
И как ударило в грудь старого солдата. Он и не думал, каким тяжким трудом далась война его жене, долгие годы растившей и хранившей его детей. Тогда, в довоенные годы Матвей с каждой получки нес своей Ульяне подарки: то колечко прихватит, то сережки или монет на монисто. И всегда была нарядна его Ульяна, ослеплявшая глаз своей лучистой, яркой польской красотой. И не ходила она – летала, стуча своими подкованными сапожками, звеня серьгами и монистами. Но ушла вся красота Ульяны на долгие годы войны, меняла она свои богатства на хлеб и картошку. Что значит золото по сравнению со счастливым детским смехом? Осталась у Ульяны из всего богатства только кофта и юбка, которые она, стыдясь даже своих детей, стирала только ночью, чтобы рано утром, пусть даже мокрые, надеть опять. И сейчас стояла Ульяна перед своим мужем, стыдливо сжавшись, как будто ей было стыдно за то, что ее кофта и юбка давным давно потеряли своей первоначальный цвет.
– Ты иди, Мотя, один, а я детей посмотрю… – сказала она мужу и, повернувшись, ушла в дом, чтобы тихо плакать в темном углу.
Шел Матвей Сторожук по улице широким солдатским шагом и ничего не видел вокруг, как будто ничего и не было. Не было радостных улыбок вокруг, не было счастливого людского смеха, не было праздника. Слезы застилали его глаза, обида распирала его грудь, но не людей, а на себя. Почему не спросил, как далась жене война, эти долгие холодные, голодные военные годы, бессонные ночи у постели заболевшего ребенка? Почему даже не сказал жене спасибо за то, что сохранила и вырастила его детей, жертвуя ради них всем – своим здоровьем, красотой, своей жизнью? Шел солдат и плакал – кончился для него праздничный день.
Торжественное собрание шло своим чередом. На сцене Дворца железнодорожников стоял покрытый красным кумачом стол, на котором грудой лежали подарки – отрезы материи, вручавшиеся председателем собрания земля-кам-фронтовикам, чествование которых проходило под оглушительные рукоплескания зала. Матвей Данилович сидел среди радостных, улыбающихся людей в каком-то оцепенении. Его не было в этом праздничном зале, он был со своей Ульяной, заново переживая ее боль. Из оцепенения его вывел сосед, наклонившийся сзади: