О чем молчат вороны - стр. 10
– Вы коренная австралийка?
Она ухмыльнулась.
– Что, недостаточно смуглая? Думаете, все аборигены одного цвета?
– Вовсе нет, – возразил папа. – Вы меня не так поняли. Кроме того, моя жена была коренной австралийкой.
Изобел распахнула глаза и произнесла с едким сарказмом:
– Надо же! Значит, мы с вами обязательно подружимся!
Я нахмурилась. Зачем вредничать? Папу это, правда, не обидело. Он продолжил говорить ласковым голосом:
– Кэтчин, что вы видели в ту ночь, когда случился пожар?
Она откинулась на подушки.
– Может, ничего и не видела. Или наоборот. Зависит…
– От чего?
Она посмотрела на меня – то есть на то место, где я стояла, – и тут же отвела взгляд.
– От того, поверите вы мне или нет.
– Я все готов выслушать, – пообещал папа.
– Это вы сейчас так говорите. А как я начну, сразу меня перебьете и скажете, что не существует ни чудовищ, ни иных мест.
Чудовищ? Иных мест?
– Пап, она над тобой издевается.
Он едва заметно покачал головой. Папа ей верил, и, когда я взглянула на Кэтчин, сразу поняла, почему. Из ее взгляда пропала насмешка, и она смотрела как бы внутрь себя, на нечто, видимое лишь ей. Ноздри сердито раздулись, губы плотно сжались. Не знаю, что могло напугать эту бесстрашную девушку, но чем бы оно ни было – она не шутила.
– Я вполне способен поверить в чудовищ и, мм, иные места, – сказал папа.
Кэтчин сгорбилась.
– Это надолго. Началось все даже не с пожара.
Вдруг я осознала, что ей на самом деле хочется выговориться. И она всего лишь пытается убедиться в том, что ее выслушают. И папа это понял.
– У меня полно времени.
Он выключил свой телефон и удобнее устроился на стуле, показывая, что готов сидеть здесь хоть до скончания веков.
– С чего все началось?
Кэтчин еще некоторое время сидела неподвижно и молчала. Ее взгляд снова метнулся в мою сторону, хотя она никак не могла меня видеть.
А потом она сказала:
– Все началось с заката.
Кэтчин
Закат
Мы на вершине каменистого холма.
Мамины волосы алее заходящего солнца.
– Я тебе говорила не доверять краске «Багровая мечта», – говорю я.
Она усмехается.
– Как ты, Иззи?
– Мерзну.
Мамино вязание не лучше ее краски для волос.
Свитер длинный, но не греет.
Она набрасывает свою куртку мне на плечи.
– А теперь?
– Лучше.
– Спокойнее?
Я киваю. Да.
Намного спокойнее, чем дома.
Там, где грубость. Несправедливость. И я злюсь.
Я не умею сдерживаться.
Я загораюсь внутри.
Становлюсь огнем.
В эту поездку мама научила меня словам, которые укротят огонь.
Именам всех Кэтчин, от прапрабабушки до нас.
Ба Труди Кэтчин…
Бабуля Сэди Кэтчин…
Бабушка Лесли Кэтчин…
Мама…
Я.
Их не произносят.
В нашей семье мертвых не называют.