Новая книга ужасов (сборник) - стр. 87

и давила на воспоминание о том проклятом кануне Нового года с сексуальной интерлюдией, Харпо и его братьями. Мы были только вдвоем, не считая повара, и она ждала моего ответа.

– Я охотнее позволю скунсу сбрызнуть мне штанину, – ответил я.

Она вытянула из хромированного держателя салфетку и вытерла красные капли, которые украсили столешницу, перелетев через покрытую семенами кунжута булочку. Посмотрела на меня из-под густых блестящих ресниц. Должно быть, такое вот нетерпение, такой взгляд фиалковых глаз безотказно работали, когда она направляла их на какого-нибудь грубого свидетеля защиты. Эллисон Рош работала главным заместителем окружного прокурора в округе Джефферсон, а кабинет ее располагался в Бирмингеме, Алабама. Недалеко от места, где мы тайно встретились за бургерами от «Ол-Американ». Спустя три года после того, как мы выпили многовато шампанского, посмотрели взятую напрокат черно-белую комедию из тридцатых годов и занялись черно-белым сексом. На редкость дурацкий канун Нового года.

Друзья на протяжении одиннадцати лет. И один раз, всего один. Превосходный пример, что случается в момент человеческой слабости. И я не говорю, что оно не было потрясающе, потому что было. Совершенно потрясающе. Но мы никогда этого не повторяли. И мы никогда не вспоминали об этом с того утра, когда открыли глаза, посмотрели друг на друга так, как смотрят на взорвавшуюся банку сардин, и одновременно сказали: «О, господи». Никогда – до этого незабвенного дня в этой забегаловке, где я встретился с Элли. Объехал Монтгомери, чтобы подхватить ее с полдороги – после своеобразного приглашения по телефону. Не могу сказать, чтобы повар Мистер Ол-Американ был особенно счастлив видеть шкуру моего цвета у своей стойки, но я не стал лезть ему в голову и позволил думать, чего ему хочется. Снаружи времена меняются, но внутренний пейзаж остается грязным.

– Все, чего я прошу – это чтобы ты с ним поговорил, – сказала Эллисон.

И одарила меня тем самым взглядом. Сложный взгляд. Он не совсем честен, но и не вполне лицемерен. Он играет на моих воспоминаниях о той единственной ночи, которую мы провели в постели. И он нечестен ровно настолько, чтобы упирать на ту часть ночи, которую мы провели на полу, на диване, на кофейной стойке между столовой и кухонькой, в ванной; на те примерно девятнадцать минут, проведенных в завалах ее бесконечных пар туфель в шкафу в прихожей, где пахло кедром и новизной. Она одарила меня взглядом – и не упустила ничего из тех воспоминаний.

– Я не хочу с ним разговаривать. Мало того, что этот человек – кусок дерьма, а у меня есть дела поважнее, чем отправляться в Атмор и гулять по больному разуму этого психованного сукина сына. Могу я напомнить, что из ста шестидесяти или ста семидесяти человек, которые умерли там на электрическом стуле – начиная с самой первой «Желтой Мамы»